Слепой остановился. Потом присел, скрестив перед собою руки.

— A su izquierda,[430]— пояснил голос.

Слепой похлопал по воде слева от себя.

— A tres metros, — настаивал тот же человек. — Pronto. Se va.[431]

Его шатнуло вперед. Стал ощупью искать опору. Человек на мосту направлял его действия, в конце концов его рука нащупала посох, и сразу стыдливость заставила его сесть в воду, держа трость перед собой.

— ¿Qué hace, ciego?[432]— спросил голос.

— Nada. No le molesta.[433]

— ¿Yo? ¿Le molesto? Ciego, ciego.[434]

И незнакомец объяснил, что подумал, будто слепой человек тонет, и уже совсем было собирался прыгнуть его спасать, когда увидел, что он встал и отплевывается.

Слепой сидел, повернувшись к мосту и дороге спиной. Ощутил запах табачного дыма и через некоторое время спросил, не будет ли у человека на мосту покурить.

— Por supuesto.[435]

Слепой встал и побрел к берегу.

— ¿Dónde está mi ropa?[436]— забеспокоился он.

Все тот же голос направил его и к одежде. Одевшись, он выбрался обратно на дорогу, и они вместе с незнакомцем сели на мосту и закурили. Солнце приятно грело спину. Незнакомец сказал, что в реке слишком мало воды, чтобы утопиться; слепой кивнул. И добавил, что, ко всему прочему, от людей тут не спрячешься.

Потом слепой спросил: а ведь тут где-то церковь поблизости, нет? Его новый приятель удивился: дескать, нет, церкви здесь нет в помине. Тут вообще, мол, ничего нет в обозримой окрестности. Слепой сказал, что он слышал колокольный звон, а незнакомец сказал, что у него есть дядя, который тоже слепой, так вот он тоже часто слышит всякие звуки, которых на самом деле не было.

Слепой пожал плечами. Сказал, что он слепым стал недавно. А незнакомец спросил его, с чего он взял, что звон колоколов должен исходить от церкви, но слепой только пожал опять плечами и затянулся сигаретой. А потом спросил: какие же еще звуки могут исходить от церкви?

Незнакомец спросил его, зачем он хотел покончить с собой, но слепой сказал, что это не важно. Незнакомец спросил, не потому ли, что он не может видеть, и он ответил, что да, это было одной из причин. Сидят, курят. В конце концов слепой объяснил ему, что, по его мнению, человек, который ослеп, уже и так частично этот мир покинул. Сказал, что стал теперь только голосом, который вещает во тьме непредставимой, не имея никакого побуждения к жизни. Сказал, что этот мир и все в нем сущее давно превратилось для него в воспоминание. Причем довольно смутное. Пожал плечами. И добавил, что не хочет быть слепым. Что он свое отжил.

Незнакомец выслушал его, посидели в молчании. Слепой услышал слабый пшик сигареты в речной воде. В конце концов незнакомец сказал, что терять присутствие духа — это грех, да ведь и все равно же мир без нас остается прежним. Что ж, с этим действительно не поспоришь. Когда слепой не ответил, тот сказал слепому: коснись меня, но слепому стало как-то неприятно.

— Con permiso,[437]— сказал незнакомец.

Он взял руку слепого и положил его пальцы себе на губы. Так они там и лежали. Как будто один другого заклинает помолчать.

— Toca,[438]— сказал незнакомец.

Слепой не хотел. А тот взял опять руку слепого и провел по своему лицу.

— Toca, — повторил он. — Si el mundo es illusion la perdida del mundo es illusion también.[439]

Так слепой и сидел — с рукой, лежащей на лице незнакомца. Потом начал ею двигать. Лицо как лицо. Возраста непонятного. Смуглое? Бледное? Потрогал тонкий нос. Жесткие прямые волосы. Потрогал глазные яблоки незнакомца под тонкими сомкнутыми веками. Высокогорная пустыня, утро, тишина. Ни звука, лишь журчание реки да их дыханье. Ощупал кончиками пальцев глазные яблоки. Их мелкие быстрые подергивания будто толчки в крошечной матке. Отдернул руку. Сказал, что так он ничего понять не может.

— Es una cara, — сказал он. — Pues que?[440]

Незнакомец посидел молча. Как бы придумывая, что ответить. Спросил слепого, может ли он плакать. Слепой сказал, что плакать может каждый, но незнакомец хотел знать не это, а может ли человек без глаз лить слезы из тех мест, где у него были глаза, вот насчет этого как? Слепой не знал. В последний раз затянулся сигаретой и дал ей упасть в реку. И снова сказал, что мир, с которым ему приходится обращаться, во многом отличается от того, что о нем думают люди, и на самом деле вряд ли вообще это какой-то мир. Сказал, что, просто закрыв глаза, ты ничего не поймешь. Это может сказать не больше, чем сон говорит о смерти. Сказал, что дело тут не в том, иллюзия или не иллюзия. И поведал ему о широкой сухой пыльной пустоши над рекой, рядом с которой идет дорога, а за ней горы, а над всем этим синее небо, чтобы было не так скучно и чтобы мир не рухнул на голову сразу — этот верный и вечный мир. Сказал, что свет этого мира живет только в людских глазах, потому что сам-то мир летит во вселенской тьме, так что тьма — это и есть его истинная природа и нормальное состояние; в этой тьме он скручен так, что связано все со всем, но видеть там совершенно нечего. Сказал, что этот мир весь разумен — от дальних краешков до самой сердцевины, — но потаен и черен непредставимо, так что его природу нельзя назвать видимой или невидимой. Сказал, что может теперь переиграть в гляделки даже солнце, и что толку?

Этими словами он, казалось, вверг приятеля в ступор. Бок о бок они сидели на мосту На них светило солнце. В конце концов незнакомец спросил слепого, как он пришел к таким воззрениям, и слепой ответил, что у него в голове давно носилось что-то в этом роде, а у слепых для размышлений времени хватает.

Пора было идти. Они встали. Слепой спросил своего нового друга, куда он идет. Тот замялся. Спросил слепого, а он куда? Слепой показал посохом.