Внизу шевелился город, и это движение, еще сонное в утро выходного дня, не тормошило, как обычно, обитателей Большого Яблока, а скорее лишь слегка подталкивало, заставляя просыпаться и приступать к своим воскресным делам. Где-то внизу начинает свой новый день и Мэт Джарвис. Она отодвинула шторы и посмотрела в окно. Может быть, стоит его поискать? Если она поднапряжется, может быть, ей удастся вспомнить, где его гостиница? За два квартала от нее или за десять? Бог его знает. Вероятно, эта информация выпала из ее сознания, посчитавшего такие сведения несущественными в сравнении с тем, что пришлось переработать серому веществу за последние сорок восемь часов. Да стоит ли вообще Мэт такого внимания с ее стороны? Может быть, он уже закончил свои интервью и вернулся в Лондон. Об этом она никогда не узнает.

Солнце предприняло отважную попытку согреть своими нежными розоватыми лучами бетонную серость холодного рассвета. Бессмысленно сидеть здесь в свой последний день пребывания в США и кукситься из-за неудач. Завтра — уже так скоро! — она вернется в свою кэмденскую глушь и вновь примется разжевывать учащимся захватывающе-завлекательную тягомотину информационных технологий. Нет, ей надо выбраться в город, глотнуть хотя бы относительно свежего воздуха и постараться получить максимум удовольствия от оставшегося времени.

Джози взяла номер «Что и где в Нью-Йорке» и пробежала глазами до отказа забитые информацией страницы с перечнем всевозможных развлечений. «Воскресная евангельская служба в Гарлеме» — слишком много пения, шума и оживления. «Завтраки и обеды у Лолы» — еда, газы и колики, обещание больше не есть никогда в жизни. «Подъем на Вершину Мира» — тащиться на верхушку небоскреба! Ноги ей еще пригодятся. Так, так, так. Вот, нашла. Ее глаза, красные, будто песком засыпанные, сделали попытку загореться от радости. «Велосипеды напрокат», — говорилось в этом объявлении. Джози сама себе улыбнулась, и кожа на лице от этого заболела. Где, как не в Центральном парке, зеленом и полном жизни, в этих легких города, можно выветрить похмелье из своих собственных, особенно если нагрузить ноги вращением педалей.

Холли кидалась в него фруктами, целясь в голову. А ведь Мэт сделал все, что мог, чтобы уйти от нее по-хорошему, шутил и старался поднять ей настроение, успокоить, утешить, вселить жизнерадостность, льстил ей, всячески давал понять, что она ему не чужая. Фактически, пока он одевался, ему пришлось пережить всю гамму эмоций, связанных с «неприятным положением», но ничто не смогло выудить Холли из-под туго натянутой простыни и одеяла, под которыми она молча скрылась от его глаз. Против чего он, в сущности, и не возражал, потому что в противном случае ему не удалось бы сохранить достоинство, надевая носки.

Но когда он уже был на улице, ситуация вдруг изменилась. Холли настежь распахнула окно комнаты и обрушила на него град абрикосов, киви, апельсинов и даже маленьких сладких бананчиков, таких вкусных и таких мягких, что даже при желании вернуть их было уже невозможно. Это фруктометание сопровождалось полным набором эпитетов из серии «ублюдок дерьмовый». Когда Холли предложила сделать на завтрак фруктовый салат, Мэт и не предполагал, что фруктам может быть найдено такое вот применение. И, уворачиваясь от обстрела снарядами, начиненными витамином С, он вдруг подумал, что ведь никто из соседей не проявил к происходившему ни малейшего интереса. Возможно, обитатели этой улицы уже привыкли к тому, что Холли в запальчивости имеет обыкновение забрасывать уходящих от нее мужчин тропическими плодами. А возможно, в Нью-Йорке с этого начинается каждое воскресное утро. Наконец он вышел из зоны досягаемости, и Холли громко захлопнула окно, бросив ему вслед прощальное: «Пошел в задницу!» — из чего следовало, что ранний уход Мэта вовсе не входил в ее планы.

Что же теперь?

Мэт позавтракал в чадной закусочной — свои блины он съел в гордом одиночестве — и стоял в переулке, размышляя, как лучше заполнить зияющую пустоту последнего своего дня в Большом Яблоке. Можно пройтись до гостиницы окружным путем, заплатить по счету, а там уже решать, что делать дальше. Тело у него болело от пережитых столкновений и стычек, и больше всего ему хотелось лечь в постель и поспать. Желательно одному.

Легкий ветерок взъерошил ему волосы, от чего под ними заболела кожа, и Мэту вдруг пришло в голову, что выглядит он, наверное, хуже некуда — во всяком случае, чувствовал он себя именно так. Проведя рукой по подбородку, он ощупал вполне ощутимую щетину, которая, без сомнения, уже темнела на бледной сухой коже его одутловатого после перенесенных излишеств лица. Хорош, нечего сказать! Неудивительно, что Холли предпочла не высовываться из-под одеяла.

Прогулка пойдет ему на пользу. На свежем воздухе из его изможденного мозга выветрятся остатки шампанского и текилы. К тому же ему нужно подумать о Холли, о том, почему он сумел так все испортить. Ему нужно подумать и о Джози, о том, почему он все испортил и с ней.

С Холли положение можно хоть как-то поправить. Когда он вернется в Англию, он пошлет ей цветы, коробку конфет, может быть, новые туфли от Джимми Чу взамен тех, со сломанным по его вине каблуком, и, может быть, даже фрукты — взамен израсходованных на его обстрел. Возможно, это покажется ей забавным и она простит его, а он напишет хвалебную статью, в которой сравнит восходящих к высотам звездной славы «Крутоголовых» с покойным Джоном Ленноном, хотя его душа всеми своими фибрами противится такому сравнению с гениальным музыкантом. Он скорее предпочел бы застрять в лифте часов на пять с каким-нибудь дуболомом вроде Деса О’Коннора, чем еще хоть раз взглянуть на это коллективное убожество, на этих отщепенцев от музыки — Джастина, Тайрона, Бобби и Стига, то бишь на «Крутоголовых». И будь у него Джози, он никогда бы не пошел на это.

Мэт поднял глаза к безбрежным небесным далям над головой. Неяркое зимнее солнце все же сумело прогнать утреннюю серость, и небо сияло ясной лазурью. Джози ведь тоже где-то под этим небом, и он обязательно найдет ее. Так или иначе, но найдет. Даже если это станет последним, что он сделает в жизни.

А утро становилось все прекраснее. Мороз обрызгал белым блестящим инеем концы ветвей, черные скелеты деревьев заискрились на солнце, и от этого, казалось, на хрустящем от холода воздухе стало еще сильнее щипать уши и нос. Мэт плотнее запахнул пальто и зашагал с видом человека, прекрасно знающего, куда он идет, хотя на самом деле он не имел об этом ни малейшего представления.

Положение Дэмиена было отнюдь не завидным. Трое дюжих молодцов позади него, размахивая руками, с грацией прима-балерин (не вполне ими освоенной) проскользили меж остановившихся машин и теперь, изворачиваясь и подскакивая, неслись через весь зал аэровокзала, не спуская глаз со своей заветной цели — с него, Дэмиена Льюиса Флинна. А впереди были таможенники, на вид ничуть не менее зловещие и также крепко сложенные. Ну, эти хоть не гнались за ним, а безучастно стояли, опершись на свои столы.

Дональд в сумке трепыхался, и Дэмиен уже не в первый раз пожалел, что в нужный момент у него не хватило духа придушить это милое создание. Но сейчас на это уже не было времени. Пожалуй, ему лучше попытать счастья с таможенниками; по крайней мере, он не будет плавать вместе с рыбами в угрюмых глубинах нью-йоркской гавани и не станет несущим элементом железобетонного основания очередного небоскреба. Бросив взгляд назад, Дэмиен прошел через паспортный контроль и проследовал в зал таможни. Его преследователи резко остановились, превратившись в монолитную стену из черных пальто — трауре по сорванным планам подло разлучить его с пернатым другом. Дэмиен даже рискнул насмешливо им улыбнуться. Все как будто шло хорошо, и на какое-то мгновение он почувствовал облегчение.