Эдди, раздумывая, прикусил щеку изнутри.

– Не знаю. Попробую.

– Но это самое лучшее, что мы можем сделать. – Нель­сон встал и подал руку Зи. – Дальше сами разбирайтесь в этой мерзости. Я больше слышать об этом не желаю. – Выходя, ни он, ни Зи не взглянули на Эйвери.

Дороти-Рей направилась к бару. Джек же, злобно гля­девший на жену брата, не заметил и не остановил ее.

Очевидно, никто из семьи до сегодняшнего дня не знал о беременности и аборте Кэрол. Это было шоком для всех, даже для Эйвери, которая не знала всего наверняка и про­играла, полагаясь на то, что никто ничего не обнаружит.

– Ну, какие еще свои семейные тайны ты от нас скры­ваешь?

Тейт развернулся и взглянул на своего брата с таким негодованием, какого он никогда и никому не выказывал. Он сжал руки в кулаки:

– Заткнись, Джек.

– Не смей затыкать ему рот, – закричала Дороти-Рей, ставя графин с водкой на стойку. – Не его вина, что твоя жена сука.

– Дороти-Рей!

– Что, не правда, Джек? Избавиться от ребенка, когда мой… мой… – Слезы навернулись ей на глаза, и она от­вернулась.

Джек вздохнул. Наклонил голову и проговорил:

– Прости, Тейт.

Затем он направился к рыдающей жене, обнял ее за та­лию и повел из комнаты.

Несмотря на отвращение, которое она к нему испыты­вала, Эйвери не мог не тронуть этот добрый жест. Так же была тронута и Дороти-Рей. Она взглянула на него с бла­годарностью и любовью.

Дерк и Ральф, глухие к семейной драме, разговаривали между собой.

– Ты пропустишь эту поездку, – сказал Дерк Эйвери тоном, не допускающим возражений.

– Я поддерживаю, – отозвался Эдди.

– Как захочет Тейт, – сказала она.

Его лицо было бледным и непроницаемым:

– Хорошо.

Слезы уже наворачивались ей на глаза, но черта с два бы она разрыдалась в присутствии Дерка, его напарника и упрямого и хладнокровного Эдди Пэскела.

– Извините меня. – С гордо поднятой головой она вышла быстрым шагом.

Тейт пошел за ней. Он догнал ее в холле. Повернул к себе лицом:

– Где предел твоей лжи, Кэрол?

– Я понимаю, это плохо, но, Тейт…

– Плохо. – Он горько и сокрушенно покачал голо­вой. – Если же ты сделала это, то почему не сказала пря­мо? Зачем лгала, что ребенка вообще не было?

– Потому что понимала, как это больно тебе.

– Дерьмо. Только о себе ты заботилась.

– Нет, – печально сказала она.

– "Скажи, что она блефует, что у нее нет свидетелей, фальсифицированные документы", – повторил он ее сло­ва. – Если тебя поймают, ты всегда найдешь, как улиз­нуть. Много еще таких трюков у тебя в запасе?

– Я предложила все это, чтобы защитить тебя. Тебя, Тейт.

– Конечно. – Его губы искривила циничная усмешка. – Если ты что-нибудь хотела сделать для меня, то не сдела­ла бы аборта. А еще лучше, если бы ты не забеременела. Или ты думала, что ребенок – это твой билет в Вашингтон?

Он внезапно отпустил ее, отняв руку, будто не желая больше до нее дотрагиваться.

– Постарайся не попадаться мне на глаза. Видеть тебя не могу!

Он вернулся в гостиную, где его ждали советники. Эйвери, прислонившись к стене, зажала рот руками, чтобы сдержать рыдания.

В новой попытке ответить за грехи Кэрол она только оттолкнула от себя Тейта.

На следующее утро Эйвери проснулась словно с по­хмелья. Голова гудела, глаза были опухшие, и их жгло от ночных слез. Накинув легкий халат, она пошла в ванную.

Открыв дверь, она сразу отпрянула к стене от ужаса, прочитав написанное ее губной помадой на зеркале:

«Тупая сука, ты все погубила».

Страх сначала сковал ее на мгновенье, затем будто подтолкнул. Она бросилась к шкафу, наскоро оделась. Задержалась перед зеркалом лишь для того, чтобы стереть надпись, и выскочила из комнаты, будто ее преследовали демоны.

За несколько минут она оседлала лошадь. Быстрым га­лопом пронеслась по пастбищу, отдаляясь от красивого дома, таившего такое вероломство. Хотя первые лучи солнца согрели кожу, руки ее покрылись мурашками при мысли о том, что кто-то входил в спальню ночью.

Возможно, Айриш и Вэн были правы. Надо быть дей­ствительно безумной, чтобы продолжать этот маскарад. Она может поплатиться жизнью за мерзкие махинации другой женщины. Какой журналистский материал стоит этого? Ей нужно скрыться, пока ее не разоблачили.

Она может исчезнуть, поехать куда-нибудь, переме­нить имя. Она умна и энергична. Многим интересуется. Журналистика – не единственный способ приложения своей силы.

Но все это были варианты, продиктованные паникой и страхом. Эйвери знала, что не поступит так. Она не выне­сет еще одного профессионального провала, тем более такого мощного. А что, если вследствие этого Тейт по­гибнет? Он и Мэнди сейчас значили для нее больше, чем любой успех. Она должна остаться. Выборы через не­сколько недель. Конец уже виден.

Из слов на зеркале она поняла, что непредсказуемость Кэрол разозлила врага Тейта. Он занервничал. Нервничающие люди допускают ошибки. Ей нужно быть более внимательной, чтобы не пропустить его саморазоблаче­ния и чтобы нечаянно не выдать себя.

В конюшне никого не было, когда она вернула лошадь в загон. Она расседлала ее, дала ведро корма и насухо вытерла.

– Я искал тебя.

Эйвери в страхе уронила скребницу и круто поверну­лась.

– Тейт! – Она приложила руку к бешено колотящему­ся сердцу. – Я не слыхала, как ты подошел. Ты меня на­пугал.

Он стоял у входа в конюшню. Около его ног, вывалив язык, послушно сидел Шеп.

– Мэнди требует на завтрак твои французские тосты. Я сказал ей, что пойду тебя поищу.

– Я ездила кататься, – сказала она, хотя это и так было ясно.

– А куда же подевались те затейливые брючки?

– Что-что?

– Ну те… – Он похлопал себя по бедру.

– Галифе? – Ее джинсы и ботинки и впрямь нельзя было назвать затейливыми, а простую хлопчатобумаж­ную рубашку она оставила незаправленной. – Я в них теперь чувствую себя как-то нелепо.

– А! – Он шагнул прочь.

– Тейт! – Он обернулся, и она нервно провела языком по губам. – Я знаю, что все просто в ярости из-за меня, но мне важно только твое отношение. Ты ненавидишь меня?

Шеп улегся на прохладный цементный пол конюшни, положил голову на передние лапы и возвел на нее скорб­ный взор.