вторник хотя бы для того, чтобы подмешать лекарство Гансу и, очевидно, чтобы забрать свою трость – либо забытую, либо нарочно оставленную месяц назад.

В протоколах вскользь упоминалось, что Николай Соболев в то самое утро вторника отдыхал на квартире у дамы, имя которой он сперва отказался называть, а потом выяснилось, что он его попросту не помнит. Как, впрочем, и адреса.

Денис Васильевич пребывал на службе, как обычно, и его слова даже было кому подтвердить.

Елена Мишина вела уроки с восьми и до полудня, а после отправилась с детьми на прогулку в парк. Так Мишина поступала каждый будний день – но сегодня к ним присоединилась и Александра Васильевна. Что подтверждало алиби обеих девиц, но вызывало некоторое подозрение к Юлии Михайловне, потому как ее слова теперь могла подтвердить лишь домашняя прислуга.

А показания эти, к слову, были неоднозначными. Личная горничная подтвердила слова хозяйки, что та встала поздно и утро тихо провела в своих комнатах, отвечая на письма. Однако паренек-лакей сболтнул, что ему передали требование от хозяйки поймать извозчика – аккурат утром во вторник. Правда, от какой именно хозяйки, жены банкира или сестры, он не вспомнил, у него, мол, тысяча таких требований в день. А потом он от своих показаний и вовсе отказался, сославшись, что дни перепутал.

И отдельно повисает вопрос, зачем кому-либо из хозяек извозчик, если у Соболевых есть личный выезд…

Пытаясь упорядочить в голове все эти обрывки улик да показаний, Кошкин и отпирал скрипучий, заржавевший замок от садовницкого помещения.

* * *

Отчасти повезло: закатное солнце ярко светило прямо в узкие окошки под потолком. Грубая каменная стена и часть пола под ней были словно окрашены рыжим – Кошкину даже пришлось щуриться, когда он осматривался. Впрочем, солнце скоро сядет, а значит, следовало торопиться, потому что из прочего освещения у сыщиков были только пара масляных ламп.

А Кошкин понятия не имел, что искать…

Молча присел на корточки рядом с надписью на стене:

«Меня убиват Г».

Почему Алла Соболева написала «убиват» вместо «убил»? Быть может, имела в виду «убивает»? Алла, как понял Кошкин из дневников, была натурой порывистой и не очень-то внимательной к мелочам. Наверное, она могла ошибиться и пропустить одну букву даже в столь значимой фразе. Но почему она использовала это слова в настоящем времени? Соболева и правда часто писала с ошибками, но Кошкин, теперь уж, прочтя все ее дневники, мог с уверенностью сказать, что таких ошибок в ее письме он не припоминал. Русским языком она владела не так уж плохо, как считает ее дочь.

Хотя мог сыграть свою роль и удар по голове.

– Все же как много здесь крови… – обронил Воробьев, выхаживая из угла в угол и, подобно Кошкину, ища неизвестно что. – Немыслимо, что при такой кровопотере вдова Соболева могла ходить и даже оставлять записки, как вы предполагаете.

– Соболева предвидела что-то подобное, – объяснил свои предположения Кошкин, – эти ее слезы в последний месяц, тревоги. Недомолвки. И она отдала дневники дочери буквально за неделю до… Она должна была оставит хоть какую-то подсказку здесь! Нужно обыскать все еще раз, Кирилл Андреевич.

– Следовало бы ей тогда в дневниках и оставить подсказку! Кто этот «Г»? Или «Гу»? Ведь не Гутман?! Гутман к тому времени был давно мертв, мы видели его могилу, в конце концов!

– Да, это не Гутман, – согласился Кошкин со вздохом, вглядываясь в надпись на стене до рези в глазах. – В дневниках, на письме, она звала его не иначе, как по имени. И это не Гершель Лезин. И настаиваю, что это не Ганс. Неужто Алла пыталась столь неуклюже написать имя Глебова?.. Или Глебовой… вы не знаете, какую фамилию носит нынче его вдова Нюра? Кирилл Андреевич, вы меня слушаете? – Кошкин обернулся к химику, раздраженный, что тот отвлекся.

А Воробьев хмуро смотрел на пол – куда-то в угол. И действительно не слушал.

– Что-то нашли? – живо подскочил к нему Кошкин.

В углу лишь была в изобилии разлита кровь – давно высохшая, но все еще насыщенного алого цвета.

– Да так… – пробормотал Воробьев, – думаю о том, что столько времени прошло, а кровь в этом месте все такая же яркая. А ведь кровь становится бурой со временем, даже черной. А если помещение сырое, то может и гнить начать…

Воробьев проворно, одним прыжком опустился на колени, оперся на ладони и чуть ли ни носом уперся в алое засохшее пятно. Потянул ноздрями. Живо распорядился:

– Принесите мой чемоданчик, скорее!

Кошкин повиновался, благо чемодан тот всюду носил с собой и оставил сейчас у дверей в садовницкую. Далее в напряженной тишине Воробьев щелкнул застежками, с осторожностью откинул крышку, представляя взору в большой аккуратности и определенном порядке разложенные богатства. Увеличительные стекла, шприцы и резервуары, склянки с жидкостями и без, порошки в бумажных конвертах, подписанные на латыни. Воробьев не медлил, точным движением схватил определенный бутылек и ловко откупорил. Попытался, было, нанести жидкость из него на корпию20, да тотчас передумал и щедро плеснул из самого бутылька прямо на пятно. Ничего не произошло.

Совсем ничего: бесцветная жидкость просто лужицей разлилась по засохшей крови. Но Воробьев ждал. Смотрел в угол напряженно, будто гипнотизировал. И вдруг дождался… Не прошло и четверти минуты, как алое пятно под лужицей начало светлеть буквально на глазах, пока не стало почти что прозрачным…

А Воробьев как будто и не удивился.

– Не шипит, – только прокомментировал он. – Совершенно не шипит, но обесцвечивает. Я применил раствор H2O2, перекись водорода. Прекрасно затягивает раны и даже устраняет гной, а главное – при взаимодействии с кровью, он окисляет ее и… шипит. А по поверхности идут мелкие пузыри. Должны идти… В прошлый раз я был здесь утром, вместе с вами, Степан Егорович, помните? Этот угол был скрыт в тени, и, право, я не заметил различия в оттенках. А теперь он на свету… солнце так хорошо падает… словом, это не кровь, Степан Егорович!

– А что же?..

– Определенно здесь есть краситель, потому как H2O2 только что разрушил структуру краски – обесцветил, попросту говоря. С кровью была бы иная реакция, кровь бы заставила перекись водорода шипеть. А значит, это что угодно, но не кровь! Краска, чернила, вино… здесь ведь винный погреб рядом? Может, кто пролил нечаянно?

– Нечаянно так много не прольешь, – не согласился Кошкин.

И молча вернулся обратно к надписи на стене.

«Меня убиват Г».

– Идиот… – ругнулся Кошкин.

– Да, Степан Егорович, безусловно это моя