Есть в мозгу такая ячейка, где мыслям непризнанным, непрошеным и пагубным люди иногда позволяют ненадолго задержаться, перед тем как прогнать их. И вот одна такая мысль сейчас проникла в мозг Хенчарда.

А что, если он скажет Фарфрэ, что его невеста вовсе не дочь Майкла Хенчарда, что по закону она — ничья дочь? Как отнесется к такому сообщению этот почтенный, видный горожанин? Возможно, он откажется от Элизабет-Джейн, и тогда она снова будет принадлежать только своему отчиму.

Но тут Хенчард, содрогнувшись, воскликнул:

— Сохрани меня бог от этого! И за что только меня все еще посещает дьявол, ведь я так стараюсь отогнать его подальше!

Все то, что Хенчард узнал так скоро, естественно, стало известно всем, только немного позже. В городе начали поговаривать, что мистер Фарфрэ «гуляет с падчерицей этого банкрота Хенчарда, подумать только!» (в этих местах слово «гулять» означало также «ухаживать»), и вот девятнадцать молодых девиц из высшего кэстербриджского общества, каждая из которых считала себя единственной девушкой, способной осчастливить этого купца и члена городского совета, возмутившись, перестали ходить в ту церковь, куда ходил Фарфрэ, перестали жеманничать, перестали поминать его на вечерней молитве в числе своих кровных родственников, — словом, вернулись к прежнему образу жизни.

Из всех жителей города выбор шотландца доставил истинное удовольствие, пожалуй, только членам той группы философов, в состав которой входили Лонгуэйс, Кристофер Кони, Билли Уилс, мистер Базфорд и им подобные. Несколько лет назад они в «Трех моряках» были свидетелями первого скромного выхода этого юноши и девушки на сцену Кэстербриджа и потому благожелательно интересовались их судьбой, а, быть может, также и потому, что у них мелькала надежда когда-нибудь попировать на счет влюбленных. Как-то раз вечером миссис Стэннидж вкатилась в большой общий зал и принялась удивляться, что такой человек, как мистер Фарфрэ, можно сказать «столп города», имеющий полную возможность породниться с деловыми людьми или почтенными собственниками и выбрать любую из их дочек, опустился так низко; но Кони осмелился не согласиться с нею.

— Нет, сударыня, нечему тут удивляться. Это она опустилась до него — вот мое мнение. Вдовец, который никак не мог гордиться своей первой женой, да разве такой жених стоит начитанной молодой девицы, которая сама себе хозяйка и пользуется всеобщим расположением! Но этот брак, так сказать, уладит кое-какие раздоры, потому я его и одобряю. Коли человек поставил памятник из лучшего мрамора на могиле той, другой, — а он это сделал, — выплакался, подумал хорошенько обо всем, а потом сказал себе: «Та, другая, меня завлекла; эту я знал раньше; она будет разумной спутницей жизни, а по нынешним временам в богатых семьях верной жены не найдешь!» — так пусть уж он и женится на ней, если только она не против.

Так говорили в «Моряках». Но мы поостережемся решительно утверждать, как это обычно делается в таких случаях, что предстоящее событие вызвало огромную сенсацию, что о нем болтали языки всех сплетниц и тому подобное, поостережемся, хотя это и придало бы некоторый блеск истории нашей бедной единственной героини. Если не считать суетливых любителей распускать слухи, люди обычно проявляют лишь временный и поверхностный интерес ко всему тому, что не имеет к ним прямого отношения. Правильнее будет сказать, что Кэстербридж (за исключением упомянутых девятнадцати молодых девиц), услышав эту новость, на минуту оторвался от своих дел, а потом внимание его отвлеклось, и он продолжал работать и питаться, растить своих детей и хоронить своих покойников, ничуть не интересуясь брачными планами Фарфрэ.

Ни сама Элизабет, ни Фарфрэ ни словом не обмолвились ее отчиму о своих отношениях. Поразмыслив о причине их молчания, Хенчард решил, что, оценивая его по прошлому, робкая парочка боится заговорить с ним на такую тему и видит в нем лишь досадное препятствие, которое она с радостью устранила бы со своего пути. Ожесточившийся, настроенный против всего мира, Хенчард все мрачнее и мрачнее смотрел на себя, и наконец необходимость ежедневно общаться с людьми и особенно с Элизабет-Джейн сделалась для него почти невыносимой. Здоровье его слабело; он стал болезненно обидчивым. Ему хотелось убежать от тех, кому он был не нужен, и где-нибудь спрятаться навсегда.

Но что, если он ошибается и ему вовсе нет необходимости разлучаться с нею, даже когда она выйдет замуж?

Он попытался нарисовать себе картину своей семейной жизни с будущими супругами: вот он, беззубый лев, живет в задних комнатах того дома, где хозяйничает его падчерица; он стал безобидным стариком, и Элизабет нежно улыбается ему, а ее муж добродушно терпит его присутствие. Гордость его жестоко страдала при мысли о таком падении, и все же он ради Элизабет готов был вынести все, даже от Фарфрэ, даже пренебрежение и повелительный тон. Счастье жить в том доме, где живет она, наверное, перевесило бы горечь подобного унижения.

Впрочем, это был вопрос будущего, а пока что ухаживание Фарфрэ, в котором теперь сомневаться не приходилось, поглощало все внимание Хенчарда.

Как уже было сказано, Элизабет-Джейн часто гуляла по дороге в Бедмут, а Фарфрэ столь же часто встречался там с нею как бы случайно. В четверти мили от большой дороги находилась доисторическая крепость Мэй-Дун, громадное сооружение, огражденное несколькими валами, так что человек, стоящий на одном из этих валов или за ним, казался с дороги чуть заметным пятнышком. Сюда частенько приходил Хенчард с подзорной трубой и, наставив ее на неогороженную Via — древнюю дорогу, проложенную легионами Римской империи, — обозревал ее на протяжении двух-трех миль, стараясь узнать, как идут дела у Фарфрэ и очаровавшей его девушки.

Как-то раз, когда Хенчард стоял здесь, на дороге, со стороны Бедмута показался человек; вскоре он остановился. Хенчард приложил глаз к подзорной трубе, ожидая, как всегда, увидеть Фарфрэ. Но на сей раз линзы обнаружили, что это не возлюбленный Элизабет-Джейн, а кто-то другой.

Он был в костюме капитана торгового флота и, всматриваясь в дорогу, повернулся лицом к Хенчарду. Бросив на него взгляд, Хенчард за одно мгновение пережил целую жизнь. Это было лицо Ньюсона.

Хенчард уронил подзорную трубу и несколько секунд стоял как вкопанный. Ньюсон чего-то ждал, и Хенчард ждал, если только оцепенение можно назвать ожиданием. Но Элизабет-Джейн не пришла. По той или иной причине она сегодня не вышла на свою обычную прогулку. Быть может, они с Фарфрэ выбрали для разнообразия другую дорогу. Но не все ли равно? Она придет сюда завтра, и, во всяком случае, Ньюсон, если он решил увидеться с дочерью наедине и сказать ей правду, скоро добьется свидания с ней.

И тогда он не только откроет ей, что ее отец он, но и скажет, с помощью какой хитрости его когда-то отстранили. Требовательная к себе и другим, Элизабет впервые начнет презирать своего отчима, вырвет его из сердца, как подлого обманщика, а вместо него в ее сердце воцарится Ньюсон.

Но в то утро Ньюсон ее не встретил. Постояв немного, он повернул обратно, и Хенчард почувствовал себя смертником, получившим отсрочку на несколько часов. Придя домой, он увидел Элизабет-Джейн.