«Если принять затраты украинского хлебороба на 1 ц зерна за 100, — подводил итог в 1930-е годы С. Струмилин, — то уже в Казахстане они возрастут до 224 %, в нечерноземном центре — до 466 %, а на севере страны — даже до 855 % украинской нормы»[1630].

Украина и Северный Кавказ были основными житницами России, однако в то же время они характеризовались крайней рискованностью земледелия. В качестве демонстрации, председатель СНК Украины Чубарь приводил «колебания урожайности за отдельные годы. При засухе крестьяне собирали 25–30 пуд. пшеницы с га, а когда достаточно дождя, когда благоприятные климатические условия, когда посев бывает на черном пару, собирают 120–150 и даже до 200 пудов»[1631].

Неурожаи на Украине и Северном Кавказе повторялись в среднем каждые четыре года: в 1928 г. им оказывалась помощь за счет других регионов страны и даже закупки зерна за рубежом. Подобная помощь оказывалась и в 1932/33 гг. только на этот раз уже не за счет импорта зерна, а за счет государственных и армейских мобрезервов, а так же — 3-х кратного снижения зернового экспорта.

Высокие колебания урожайности приводили к тому, отмечает историк Л. Милов, что «российские крестьяне-земледельцы, веками оставались своего рода заложниками природы, ибо она в первую очередь создавала для крестьянина трагическую ситуацию, когда он не мог ни существенно расширить посев, ни выбрать альтернативу и интенсифицировать обработку земли вложив в нее труд и капитал. Даже при условии тяжкого, надрывного труда в весенне-летний период он чаще всего не мог создать почти никаких гарантий хорошего урожая. Многовековой опыт российского земледелия… убедительно показал практическое отсутствие сколько-нибудь существенной корреляции между степенью трудовых усилий крестьянина и мерой получаемого им урожая»[1632].

«Все сводится к тому, — заключал свой труд, посвященный русскому пахарю, Милов, — что объем совокупного прибавочного продукта общества в Восточной Европе был всегда значительно меньше, а условия его создания значительно хуже, чем в Западной Европе. Это объективная закономерность, отменить, которую человечество пока не в силах»[1633].

«Природа, — отмечал в 1862 г. классик русской исторической мысли С. Соловьев, — для Западной Европы, для ее народов была мать; для Восточной, для народов, которым суждено было здесь действовать, — мачеха»[1634]. «Есть такие страны, как Англия…., где Природа стала доброжелательным и заботливым слугой человека, — подтверждал в 1916 г. британский историк Ч. Саролеа, — Есть и другие страны, например Россия, где именно Природа всегда угрожает поработить человека»[1635].

Климат предопределяет эффективность не только сельскохозяйственного, но и всякого другого производства вообще. «Климат, — указывал на этот факт в 1890-х гг. немецкий историк Г. фон Трайчке, — очень сильно влияет как на экономическую жизнь, так и на жизнь интеллекта. Наша (европейская) современная обрабатывающая промышленность возможна только в умеренном климате»[1636].

Русские, в отличие от западных народов, не столько накапливали Капитал, сколько непрерывно боролись за свое выживание. «Одна из самых поразительных особенностей нашей своеобразной цивилизации заключается, — указывал на этот факт П. Чаадаев в 1830-х гг., — в пренебрежении удобствами и радостями жизни. Мы лишь с грехом пополам боремся с ненастьями разных времен года, и это при климате, о котором можно не в шутку спросить себя, был ли он предназначен для жизни разумных существ»[1637].

Крайняя суровость климата, предопределяла крайне низкие темпы накопления Капитала, что не позволяло России не только повторить успехи Запада, но и вообще когда-либо осуществить свою индустриальную революцию[1638].

* * * * *

Тем не менее, основным источником накопления Капитала в России до 1913 г. являлся хлебный экспорт. При этом, М. Покровский в 1911 г. указывал на ту закономерность, что «накопление туземного капитала в России прямо пропорционально хлебным ценам… Великий чародей новейшей русской истории хлебные цены — делали свое: поднимались они — раздувалась и мощна русского капитализма»[1639]. Падение мировых хлебных цен в 1880-х годах, стало одной из основных причин «реставрации крепостничества» в России. «Низкие хлебные цены, — пояснял Покровский, — были лучшим оплотом крепостного права, нежели всяческие «крепостнические вожделения» людей, власть имеющих»[1640].

Те же самые закономерности действовали и во время Великой Депрессии 1930-х гг., которая привела к резкому падению мировых товарных рынков и цен (Таб. 13), что так же потребовало применения жестких форм мобилизации Труда и Капитала. Переход к ним произошел на XVI съезде партии, который Сталин назвал, съездом «развернутого наступления социализма по всему фронту, ликвидации кулачества, как класса, и проведения в жизнь сплошной коллективизации»[1641].

Таб. 13. Удельный вес экспорта в производстве СССР, в %и индекс мировых цен, 1929=100[1642]

Причина такой, по словам Бухарина, «феодально-крепостнической» реакции государства заключалась в том, что полунатуральные крестьянские хозяйства, при неблагоприятных внешних — рыночных условиях, как бы замыкаются сами в себе и перестают не только быть источниками капитала, но и хлеба. Именно эти особенности характеризовали отличительные черты России до революции.

В 1920-е годы в ней царило такое же «море единоличных полунатуральных крестьянских хозяйств», которое, как отмечал историк Р. Иванов, практически не поддавалось никаким мобилизационным мерам. В ответ на принудительное изъятие хлеба, крестьяне, по словам Иванова, просто прятали зерно и сокращали посевы, «кто и как бы мог получить у этих единоличников хлеб и другие сельскохозяйственные продукты?»[1643], в ответ на повышение налогов крестьяне просто повышали цены на свою продукцию[1644].

С этой проблемой советское государство столкнулось при попытке изъятия из деревни средств уже на этапе Восстановления. Примером мог служить урожайный 1925 г., когда, как отмечал Каменев, «мужичок регульнул нас»: «Мы открыли хозяйственный год планом хлебозаготовок в 780 млн. пудов. А сейчас…, — пояснял он в декабре, — мы стоим перед тем фактом, что удастся ли нам получить 600 млн. пудов. На 200 миллионов пудов нас поправили». В результате вложения в промышленность снизились с 1,1 млрд. руб. до 700–800 млн. — «весь темп пришлось свернуть»[1645].

В 1925/26 гг. процент изъятия сельхозналогом средств из доходов крестьянских семей составлял от 3 до 5 %, в 1926/27 гг. максимальная ставка налога, для крестьян высшей группы доходов, была повышена в среднем до 15 %[1646]. В ответ крестьяне просто повысили цену на свою продукцию, либо вообще отказывались вывозить хлеб на рынок.

В 1928/1929 г. государство попыталось стимулировать хлебозаготовки повышением хлебных цен, в качестве дополнительного источника средств была использована денежная эмиссия[1647]. Однако деревня повысила цены на свою продукцию вместо плановых 5,5 % на целых