— А если этого типа вообще уже нет в живых? Допустим, загадал он заветное желание — и после этого дал дуба... Что тогда?

— Конечно, этот вариант весьма нежелателен. Но опускать руки мы не собираемся. Во-первых, потому, что у нас нет другого выхода, согласен? В данном случае вероятность — пятьдесят на пятьдесят, а человеку свойственно не терять надежду на успех и при гораздо меньших шансах. А во-вторых, даже если омнипотентный субъект умер, то вместо него должен был появиться кто-то другой с такими же латентными свойствами. Может, кандидатов на роль Всевышнего вообще несколько сотен или тысяч. И тогда задача наша сводится к тому, чтобы выявить хотя бы одного из них и при его содействии восстановить статус-кво.

— Ты думаешь, он согласится? — усмехнулся я.

— Это уже другой вопрос, — сказал, поднимаясь, Гаршин. — Не стоит делить шкуру неубитого медведя... Ты извини, Альмакор, но мы с тобой засиделись, а у меня еще куча всяких дел, так что давай закончим нашу беседу в другой раз?

— Да-да, конечно, — пробормотал я. — Это ты меня извини, отвлекаю тебя... Ответь мне только на последний вопрос — и я уйду.

— Ну, давай, — сказал он, пересаживаясь за стол, на котором возвышался мощный комп. — Только не обольщайся, что этот вопрос у тебя будет последним. В дальнейшем у тебя еще возникнет множество вопросов. Это я тебе обещаю. Сам когда-то был таким, как ты... Итак?

— А вы не боитесь, что даже если когда-нибудь вам удастся разыскать ответственного за чудеса, то этим создадите такой камень, который не сможете поднять?

— Что-что? — нахмурился он. — Прости, я что-то не уловил сути. При чем тут какой-то камень?

Внутренне я усмехнулся. Эх ты, академик, а не знаешь таких известных вещей. Хотя чем-чем, а теологией тебе заниматься явно не пришлось.

— Был такой средневековый теологический парадокс, — пояснил я вслух. — О нем ученые монахи и святые отцы спорили до опупения, трактаты писали. А вопрос совершенно дурацкий: может ли Бог создать такой камень, который не сможет поднять?

— А, вот ты о чем, — кивнул Виталий. — Ты, видимо, хотел сказать, что для того, чтобы вернуть миру смерть, мы должны будем найти скрытого Всемогущего и помочь ему стать таковым. Но когда он обретет безграничные возможности, что нам с ним потом делать? Не оставлять же его в роли Бога... Это ты хотел спросить?

А он все-таки молодец, подумал я. Соображает, так что — не дутый академик и лауреат...

— Вот именно, — сказал я.

Гаршин с хитрецой прищурился:

— А как этот парадокс решали средневековые схоласты?

— В основном ответ был такой: да, Господь может все. Но неподъемный камень он создавать не станет, потому что просто-напросто не захочет. Ведь у него тоже есть свобода воли. И вообще, зачем ему какие-то камни, когда он распоряжается всем мирозданием?

— Ну вот видишь, — сказал невозмутимо Гаршин. — Опыт решения таких парадоксов у человечества имеется, вот и будем им руководствоваться. Разумеется, применительно к нашим условиям...

Начальник оперативного отдела Петр Леонидович Ивлиев оказался полной противоположностью Гаршину. Он был худым, среднего роста, с болезненно серым лицом, но темперамента его хватило бы на четверых Гаршиных. К тому же отличался он весьма экспрессивной лексикой, насыщенной сочными, порой даже ненормативными, образами. Внешне он был похож на известного комика Луи де Фюнеса, только вместо лысины у него была залихватская челка, зачесанная на одну сторону.

Когда я явился к Ивлиеву для знакомства, он был очень занят. Вооружившись свернутой в трубку газетой, он увлеченно охотился на жирную муху, неизвестно как проникшую сквозь несколько стальных дверей Центра. Мухе приходилось не сладко, но она героически не подставлялась под удар и носилась, жужжа, как авиамодель, из одного конца кабинета в другой.

Я скромно застыл у порога, не решаясь отрывать хозяина кабинета от столь увлекательного дела, но он после двух энергичных щелчков газетой по репродукции картины Крамского «Неизвестная», вырезанной с конфетной ко-робки, раздраженно бросил мне:

— Ну, что застрял в дверях, как забытая в заднице клизма? Лучше помоги истребить эту крылатую сволочь!

«Крылатая сволочь» устремилась в мою сторону, и за неимением подручных средств ПВО я просто-напросто открыл дверь, муха благополучно вылетела в коридор и с возмущенным жужжанием устремилась исследовать недра секретного подразделения.

Ивлиев швырнул газету в корзину для бумаг и прокомментировал неудачную охоту странной цитатой:

— Па-бу-бу, па-бу-бу, дворник вылетел в трубу!

Потом без всякого перехода поинтересовался:

— Это тебя, значит, нам подбросил Старшина?

— Меня, — сказал я, едва удержавшись от возражений по поводу словечка «подбросил».

— Сколько ты пробыл в его отряде? — прищурился Ивлиев, зачем-то устремляясь к настенному календарю с изображением Сикстинской мадонны. Словно желал подсчитать с точностью до дня мой стаж работы спасателем-стажером.

— Почти полгода, — сказал я.

Ивлиев взял магнитный кружок, предназначавшийся для обозначения текущей даты, и с силой залепил им по календарю.

Календарь тут же сорвался с гвоздика и обрушился на обидчика.

— Вот бляха-муха-цокотуха, позолоченное брюхо! — посетовал Ивлиев.

Попытался водрузить календарь на место, но теперь уже не выдержал гвоздик, вылетев из стены.

— Ну что за говнючий день сегодня? — воскликнул с досадой хозяин кабинета. — Аж кишки сводит от негодования!

Он резво пробежал мимо меня, плюхнулся за стол, едва не промахнувшись мимо стула, и осведомился:

— Кстати, как у тебя с физподготовкой?

— Нормально.

— Тогда — упал, отжался! — приказал он.

— Зачем? — слегка растерялся я.

— А просто так! — радостно заорал он. — Самодур я, понял? Приятно мне иметь подчиненных во все дырки!..

Ну и начальничек мне попался, подумал я, принимая исходную стойку для отжимания на пыльном ковре. То ли придуривается, то ли на самом деле — придурок. Постой, постой, вдруг сообразил я, так это же он таким образом хочет определить, гожусь ли я для работы в его отделе! Ну, ясно: если я окажусь слабаком, то сбагрит он меня тому же Виталию ввиду полной непригодности для оперативной работы. А мне бы больше понравилось работать с Гаршиным, чем с этим извращенцем!..

И хотя в отряде тренингу в спортзале уделялось немало внимания и мой личный рекорд по отжиманиям составлял почти полсотни раз, сейчас, отжавшись раз пятнадцать, я сделал вид, будто мои жилы лопаются от натуги, и растекся аморфной лепешкой по полу.

— Что, мало каши ел в детстве? — насмешливо осведомился Ивлиев. — Ладно, собирай кости с пола. Значит, так... — Он на секунду умолк, метнулся из-за стола в угол кабинета и включил огромный вентилятор на длинной ножке, который натужно загудел, как гоночный мотоцикл. — Через месяц придешь сюда и отожмешься пятьдесят раз. А пока дуй в компьютерный центр, в распоряжение Семыкина. Пусть использует тебя в хвост и гриву, по своему усмотрению.