– Но, – напористо заявил адвокат, защищавший права матери, – суд должен принять во внимание, что эта женщина уже не наркоманка! Ее лечением занимались врачи, выполняющие очень серьезную программу, финансирующуюся государством, и если мы заявим, что она не реабилитировалась, то, следовательно, дадим понять, что вся наша система реабилитации не работает.

Возражение адвоката было соответствующим образом запротоколировано и поддержано. Сведения о ее арестах были изъяты из дела, а все прочие детали оставлены.

Мать давала показания больше часа, она проливала крокодиловы слезы и с раскаянием при каждом удобном случае упоминала своего «малютку», но, поглядев на нее, Сэм тут же вспоминала про то, что мать не сделала ему прививок и он из-за этого заболел полиомиелитом, думала про побои, мучения, одиночество и ужас, выпавшие на долю Тимми из-за этой женщины… И всякий раз Саманте хотелось выскочить из инвалидного кресла и завопить на весь зал.

Со стороны истицы Норман Уоррен вызвал социального работника Мартина Пфайзера, который отвечал бесстрастно, сухо и не произвел особого впечатления на зал. Кроме того, в качестве свидетелей выступили врач Саманты и Джош, а также адвокат представил целую гору писем от разных влиятельных людей – судей и докторов, – которые расхваливали ее прекрасную работу. И наконец судья вызвал саму Сэм. Тут же всплыли сведения о разводе, о том, что она не вышла повторно замуж и не имеет никаких «перспектив», как выразился адвокат ответчицы… ну и, конечно, муссировался вопрос о ее инвалидности. Долгое и унылое перечисление всех этих минусов то и дело возобновлялось, так что в конце концов Сэм стало себя жалко. Норман выразил протест, и расспросы на эту тему прекратились. В конце концов, Сэм заслужила репутацию доброй женщины, которая хочет помочь Тимми, однако, в отличие от истеричной матери, она не кричала «мой малютка» и не рыдала так, что ее пришлось бы выводить из зала под руки.

Показания последнего свидетеля имели наибольший вес. Этим свидетелем был сам Тимми, и его мать спросили, сможет ли она прекратить плакать или же нужно устроить перерыв, чтобы она взяла себя в руки. Мать предпочла успокоиться прямо на месте и сидела, громко шмыгая носом и слушая показания сына, на лице которого появилось затравленное выражение. Суд проверял все, что говорилось раньше. Тимми спрашивали про его жизнь с матерью и про жизнь с Самантой, как о нем заботилась мать и что ему покупала и делала Сэм, как он относился к ним обеим… А потом вдруг прозвучало: «Ты боишься свою мать, Тимми?» Но сам вопрос так напугал мальчика, что он съежился в своем инвалидном креслице и, прижав к груди медвежонка, яростно замотал головой.

– Нет… нет!

– Она когда-нибудь тебя била?

Ответа долго не было. Потом Тимми снова помотал головой, и его попросили сказать это вслух. Суду удалось добиться только хриплого «нет». Сэм в отчаянии закрыла глаза. Она понимала, почему Тимми так себя ведет. Он не мог сказать правду в присутствии матери. Заседание продолжалось еще полчаса, после чего все разошлись по домам. Судья любезно попросил присутствующих вернуться на следующее утро. Он сказал, что у него есть их телефоны, и если по каким-либо причинам он не сможет вынести за этот срок свой вердикт, то предупредит их. А если звонка вечером не будет, нужно прийти в суд с утра и привезти Тимми, – тут судья покосился на Сэм, – тогда приговор будет оглашен. В интересах ребенка, – заявил судья, – а также чтобы не причинять лишней боли обеим сторонам, лучше вынести приговор поскорее. С этими словами он поднялся с места, и судебный пристав объявил, что заседание суда переносится на следующий день.

Когда они ехали обратно, Сэм еле шевелилась от усталости, а Тимми уснул у нее на руках, как только машина отъехала от тротуара. Едва мать попыталась к нему приблизиться, он задрожал, вцепился в руку Саманты, и Норман поспешил вывезти мальчика из зала суда, а Джош помог выехать Саманте. Позднее, когда мальчик уже лежал в ее объятиях, Сэм осознала, какого мужества стоило Тимми присутствие на судебном заседании. Если мать получит его обратно, она отыграется на нем за все, и Тимми это известно лучше, чем кому бы то ни было. Впрочем, прижимая к себе мальчика, Сэм это тоже наконец поняла. Как, во имя всего святого, она отдаст его этой ужасной женщине? Разве можно такое перенести? Ложась в ту ночь спать, Сэм сказала себе, что не перенесет утраты, это ее доконает. Она несколько часов лежала и придумывала, как бы забрать Тимми и куда-нибудь убежать. Но куда, как и, главное, зачем? Два инвалида далеко не убегут… Потом она вспомнила о домике, в котором ни разу не побывала, вернувшись на ранчо. Но – нет, даже там ее найдут! Все было бессмысленно. Оставалось лишь верить в правосудие и надеяться на лучшее.

Наутро Сэм проснулась задолго до рассвета. Поглядев на циферблат, она поняла, что спала всего полтора часа. Но, заглянув в комнату Тимми, располагавшуюся рядом с ее спальней, обнаружила, что мальчик тоже не спит.

– Привет, милый… – Сэм поцеловала его в кончик носа и потянулась за детскими костылями. – Доброе утро.

– Я с ней не поеду.

– Послушай, почему бы нам не начать волноваться после завтрака? – Сэм пыталась говорить беспечно, но Тимми разрыдался и судорожно вцепился в нее.

Так начался этот день. Они завтракали снова одни. Остальные дети понятия не имели о происходящем, да и взрослых-то – врачей и педагогов – Сэм далеко не всех посвятила в эту историю. Ей старались давать как можно меньшую огласку. Однако когда Сэм уезжала вместе с Джошем и Тимми с ранчо, было понятно, что дело серьезное. Дети словно почуяли беду и вели себя необычайно тихо, садясь в автобус, отвозивший их в школу.

В Лос-Анджелесе Саманта, Джош и Тимми встретились с Норманом у здания суда; вид у всех был мрачный.

– Не расстраивайтесь, Сэм, – Норм ласково тронул ее за плечо.

Сэм оделась в серые брюки и серый кашемировый свитер, а на Тимми был тот же костюмчик, что и в прошлый раз, только с рубашкой в красную и желтую клетку.

Судья прежде всего попросил завезти Тимми в зал и, обращаясь к нему, сказал, что выслушал все показания и попытался принять правильное решение, которое надолго обеспечило бы Тимми счастливую жизнь. Он улыбнулся мальчику, словно снисходительный дедушка, и попросил выехать вперед, объяснив, что это лишь формальность: просто Тимми здесь – самый важный человек, ведь процесс затеян из-за него. Тимми вопросительно поглядел на Сэм, она кивнула, улыбнувшись, и он выехал, остановившись, как и просил его судья, перед публикой.

После этого внимание судьи переключилось на Сэм. Он сказал, что она делает не просто похвальное, а поистине святое дело; он побеседовал с несколькими людьми о ее ранчо и потрясен настолько, что у него просто нет слов. Судья одарил Саманту еще одной теплой улыбкой, однако тут же заявил, что хотя намерения ее прекрасны, и материально она, разумеется, обеспечит Тимми гораздо лучше, чем родная мать, а с той у Тимми была очень тяжелая жизнь, поскольку ей было так трудно обрести себя и обеспечить достойное существование своему ребенку, он, судья, тем не менее уверен – особенно после разговора с отцом Реннеем, – что мать Тимми наконец встала на правильную дорогу. Поэтому – тут он лучезарно улыбнулся Тимми – он считает, что Тимми должен жить со своей родной матерью.