Малышка Екатерины, принцесса Мария, сидит на руках няньки, и мать никогда не упускает ее из виду. Моя маленькая Маргарита старше ее всего на несколько месяцев, но намного бодрее и веселее. Она румяна и с любопытством оглядывает окружающих, улыбаясь, когда видит меня или свою няню. Но, глядя, как Екатерина и Генрих сдувают пылинки со своей дочери, можно подумать, что кроме нее в мире нет других детей. Я клянусь себе, что моя Маргарита будет признана более красивой девочкой, чем ее сестра. Я буду следить за тем, чтобы она всегда была идеально одета, и устрою ей удачную брачную партию. Может, она и не принцесса по рождению, и ее отец не может передать ей корону, но она достойный представитель королевской крови и наполовину Тюдор. Кто знает, как сложится будущее этих девочек? Я клянусь себе никогда не сравнивать своего ребенка с другими. Никто не отправит ее в далекое королевство, чтобы потом лишить поддержки. Никто не будет хвалить Марию, принижая ее достоинства.

Не могу сказать, что сейчас мной пренебрегают. Я прекрасно одета в наряды из королевского гардероба, и королева Англии – единственная особа, которой я уступаю по положению. Ко мне обращаются как к королеве-регенту Шотландии, и Томас Уолси без единого звука оплачивает все мои траты из королевской казны, поэтому сейчас, следуя по красной ковровой дорожке за Екатериной от королевской баржи к распахнутым дверям дворца и улыбаясь выстроившимся по обе стороны слугам, я ни на что не жалуюсь.

Иногда тоскую по Арчибальду. Его нет рядом, и он не видит меня во всем великолепии, и никто не видит, как красив мой муж и какое мастерство он мог показать на поединке, но я точно знаю, что я сама нахожусь именно там, где я хотела быть. Именно к этому я всегда стремилась.

– Идем сразу в гардеробные комнаты, – говорит Екатерина, улыбаясь. – Надеюсь, Мария уже там, выбирает себе платье.

Наконец-то я снова ее увижу. Мария, милая моя сестренка, приехала во дворец из своего маленького домика, чтобы посмотреть на турнир, посвященный моему возвращению. Чарльз Брэндон займется тем, что у него получается лучше всего, помимо охоты за каждой юбкой и бросания денег на ветер: они с Генрихом берут на себя приветствие всех гостей.

– Она уже здесь? – Мне не терпится ее поскорее увидеть, и я надеюсь, что мы попадем в гардеробные раньше нее, чтобы она не успела забрать себе лучшие платья. Очень надеюсь, Екатерина определила специальных слуг в гардеробную, чтобы позаботиться о том, что каждая из королев получит по платью одинакового качества. Ну нельзя же, чтобы у Марии оказался лучше украшен лиф или более элегантен крой! Она давно привыкла получать все самое лучшее, но сейчас ей нельзя позволить превзойти королеву. Какой пример мы подадим всем остальным, если позволим ей пользоваться благами, которые ей не положены в ее нынешнем положении? Пусть она – вдовствующая королева Франции, но сейчас она замужем за простолюдином, а не за таким дворянином, как Арчибальд. Я не хочу, чтобы она выделялась среди нас, и не хочу, чтобы люди кричали ее имя и бросали цветы к ее ногам и чтобы она красовалась перед всеми, как она делала, когда была маленькой.

Стражники, стоящие по обе стороны от входа в королевскую гардеробную, отдают честь и распахивают перед нами двери в затененную комнату, где хранятся парадные платья в больших льняных чехлах, проложенные засушенной лавандой, чтобы отпугнуть моль. В полумраке комнаты я различаю тонкое, почти бесплотное лицо под изящным арселе, и мне кажется, что моя сестренка, моя маленькая девочка, моя куколка, с которой я рассталась тринадцать лет назад, совершенно не изменилась. У меня вылетает из головы все, что я думала о лучших платьях, заслуженном положении и прочая глупость.

– Мари, – просто говорю я и протягиваю к ней руки. Она бросается ко мне в объятия и прижимает меня к себе.

– Маргарита! Дорогая моя! Мэгги! Мне так жаль, так жаль твоего мальчика, твоего Александра!

Услышав его имя, я тихо вскрикиваю. Никто не заговаривал о нем со мной с тех пор, как я покинула Морпет. О нем даже никто не вспоминал. Все выражали соболезнования о смерти короля, но никто из них не упомянул моего ребенка. Как будто Александра никогда не было. И в следующий момент я понимаю, что плачу навзрыд, оплакивая его, и Мария, больше не маленькая девочка, но женщина, познавшая одиночество и боль, держит меня в объятиях, снимает с моих волос жесткий арселе, прижимает мою голову к своему плечу и начинает укачивать и что-то шептать, как мать, утешающая дитя.

– Тише, – говорит она. – О, Мэгги, не плачь. Господь не оставит его, он заберет его к себе в царствие небесное.

Екатерина подходит ближе.

– Это из-за сына, – говорит ей Мария через мое плечо. – Она оплакивает Александра.

– Да хранит Господь его душу, – тут же отзывается Екатерина, и я чувствую, как ее рука тоже обвивается вокруг моих плеч. Пока мы вот так сидим, обнявшись и прижимаясь друг к другу головами, я вспоминаю, что Екатерина тоже теряла сыновей и что о ее потерях тоже никто не говорит. Ей тоже приходилось хоронить маленькие гробы, и ей тоже запрещали о них вспоминать. В мире нет ничего страшнее смерти ребенка, и мы оказываемся породненными и в этом уделе, связанными горем и потерями.

Вот так мы и остаемся, втроем, в объятиях друг друга, в затененной комнате, пока меня не отпускают слезы. И тогда я поднимаю голову, смотрю на них и говорю:

– Должно быть, я сейчас ужасно выгляжу.

Я знаю, что у меня спутались волосы, лицо и шея покрыты красными пятнами и распух нос и веки. Екатерина выглядит старше на десять лет, став сразу какой-то некрасивой. На густых ресницах Марии застыли две слезы, идеальные, как две жемчужины, ее щеки тронуты нежным румянцем, а дрожащие розовые губы складываются в улыбку.

– И я, – говорит она.

Арена, на которой проходит турнир в Гринвиче, ничем не уступает любой другой в Европе. Ложа королевы располагается напротив ложи короля, и мы с сестрами и нашими дамами усаживаемся на отведенные нам места. Генрих с друзьями, разумеется, не показывается в своей ложе. Они – участники этого действа, а не зрители.

Арена огорожена высокими флагштоками, на которых трепещут флаги, и земля насыпана просеянным песком, белым как снег. Зрительские места все заняты людьми, надевшими свои лучшие одежды. Приглашение на турнир могли получить только дворяне и их фавориты. Билетов на это зрелище не продают, потому что оно доступно только элите. Лондонские торговцы и простые фермеры тоже могут прийти посмотреть на турнир, но стоять им дозволено только за забором, да и то проводя собственные турниры за лучшее место. Самые молодые или самые дерзкие норовят забраться на забор, где им тут же отвешивают оплеух и сталкивают вниз, стоит их головам появиться там, где сидят вельможи. И когда искатели приключений падают вниз, все с удовольствием над ними потешаются. Бедняков во дворец не пускают, поэтому они устраиваются на набережной, где могут наблюдать за бесконечным движением барж, привозящих благородных зрителей к месту турнира. Зеваки стоят вдоль улицы, ведущей от обнесенного стеной дворца к Гринвичу и причалам. Именно по этой дороге ведут коней, и люди могут рассмотреть богато украшенные седла и костюмы участников, норовящих пойти боком и храпящих мощных боевых коней, ведомых под уздцы королевскими конюшими.