Пришлось еще отвлекаться на врача, потребовавшего освободить палату в самый неподходящий момент, потом долго разговаривать в вестибюле с Катиным отцом, не менее непонятливым, чем медицинский персонал, лично проконтролировать выписку. Найти для девочки напоследок слова, которые, Эва надеялась, не дадут ей передумать, наделать глупостей по дороге до телепорта. По правде говоря, она и сейчас не была до конца спокойна. Но это уже слишком. Не стоит.

Телепорт на восемнадцать пятьдесят восемь снова очистил зал. Эва залпом допила капуччино. Выглянула в окно — анфас посреди мишени — закусила губу, не давая себе вздрогнуть. И увидела их: разумеется, мокрых, разумеется, несущихся очертя голову, размахивая спортивными сумками. Слава богу.

Когда, проводив Андреевых до выхода из клиники, Эва снова поднялась на третий этаж, Сережа спал. Так ей сказала дежурная медсестра. К нему никого не пускали. Даже не попрощалась. Жаль.

Они ворвались в зал. Эва призывно махнула рукой, но подниматься навстречу не стала. Они должны подойти. Она должна остаться у окна. Их должны увидеть вместе.

Четыре минуты до телепорта. Хорошо.

Претендент по имени Анатолий, самый безобидный на вид, но и самый трудноопределимый из всех, не дождался ее в вестибюле больницы, хотя и должен был — по законам жанра. Дежурная на регистрации вроде бы вспомнила его по описанию, но затруднилась уточнить, когда он ушел. Странно, что он вообще приходил. Во-первых, никак не мог он быть Сережиным другом. А с другой стороны, никак не мог знать, что застанет в больнице ее, Эву, — именно тогда. Или ему просто повезло?

Так или иначе, он услышал всё, что нужно. Всё, что нужно ей. Включительно со временем телепорта.

Девятнадцать ноль две. Экстремально даже для непредсказуемого Дмитриева и второгодника Бушняка, не говоря уже о Воробьеве.

Подлетели, пыхтя, как три замученных саксофониста:

— Ева Никола…

— Уже?..

— Нас ждете? А мы…

— Не опоздали, да?!

— Идемте быстрее!!!

Встала, ненавязчиво тесня троицу от окна. Только ее силуэт — на прощание. Если, конечно, не… если ее так просто отпустят. Впрочем, почему бы и нет? Они, претенденты, знают, что у нее есть уважительная причина для визита в Исходник. Они много чего знают. И уверены, что она вернется.

Ребята заспешили в сторону раскрытых, как у вареного моллюска, створок телепорта. Быстрее всех Бушняк, за ним Воробьев. Виталик Дмитриев поотстал, по-джентельменски взял ее под локоть и вдруг спросил:

— Ева Николаевна, а где ваша сумка?

— Я же ненадолго, без вещей, — ответила отрывисто, не в такт.

— Ага.

На мгновение она поймала его взгляд: искоса, из-под низу, чуть не из-за оттопыренного малинового уха. В этом взгляде было: понимание, одобрение (впрочем, с оговорками), легкая насмешка. Удивительный мальчик. Структура его не получит. Она, учительница — бывшая, но разве это что-то меняет? — сделает всё, чтобы такого не допустить.

Воробьев и Бушняк уже заняли места в креслах телепорта. Дмитриев отступил немного в сторону, давая ей дорогу; в этот момент Эва шагнула назад и легонько подтолкнула его в спину: иди. Садись в кресло и ни о чем не спрашивай. Ты умный парень, ты сам, сопоставив и проанализировав факты, сделаешь выводы. И объяснишь остальным — если посчитаешь нужным.

Поехали, ребята. Слава богу, с вами разобралась. Счастливого телепорта.

Створки схлопнулись, будто гигантский моллюск внезапно ожил. Эва распласталась по одной из них и стремительно, как ртуть, перетекла к ее основанию, где очень кстати ветвилась в огромной вазе декоративная акация. Присела за вазой на корточки; цепляясь за шипы, стащила белый костюм и повязала поверх купальника парео. Отработанный, прямо-таки родной уже способ. Переждать несколько минут, до прибытия телепорта из Исходника. Выйти, смешавшись с толпой. Должно получиться. Стоп, темные очки. Какая маскировка без очков…

Когда она вышла на улицу, уже темнело. Освещение здесь было далеко не такое яркое, как на набережной; хорошо. На площадке перед телепортом толпились пассажирские драконы, дикие с погонщиками, а инициированные сами по себе, со светящимися логотипами фирм-перевозчиков. Взять инициированного. С драконами всегда легче договориться, чем с людьми.

О чем договариваться, решим уже в небе.

— Повыше, — попросила она, и дракон, понимающе кивнув, энергично заработал крыльями под острым углом. Стоячий знойный воздух превратился в прохладу и ветер.

Ей тоже необходимо сейчас же, немедленно — перевоплотиться, сменить роль, стать другим человеком. Не в первый раз за эти дни; но до сих пор оно выходило само собой. Как легко и мгновенно она сегодня утром снова превратилась в учительницу, Еву Николаевну, для которой не было и не могло быть ничего важнее, чем эти непутевые ребята, оставленные без присмотра и успевшие натворить бог знает что… Они и сейчас — на первом плане, заслоняя собой всё. Мертвая Марина. Катя, не находящая себе места от любви, ревности и вины. Виталик, попавший в поле чужих интересов… И Сережа.

О них надо забыть.

Впрочем, о Сереже — нет. Она может позволить себе роскошь помнить о нем, вернее, о том, что он рассказал. «Идущие в пламя» — значит, это они подбросили отцовский мундир под ее подъезд. И они же позвонили ей через некоторое время, надеясь на ее реакцию, ожидаемую, так хорошо подходившую для их целей… Пока всё совпадает. Сандро и его товарищи хотели, чтобы она, Эва Роверта, знала: отца убили.

Вот и удалось выговорить. Хотя бы про себя. Но — удалось, и теперь будет легче.

«Идущие в пламя». Экстремисты, молодые и не очень, жестокие и наивные, романтичные и беспощадные. Чего они добивались? Реставрации режима Лилового полковника, о котором знали в своем большинстве понаслышке, но четко ассоциировали с величием и процветанием Родины. И, конечно, доступа к Ресурсу — слабо представляя себе, что это такое. Отец и слышать о них не хотел. В те считанные разы, когда этим ребятам удавалось прорваться к нему сквозь кордоны цивильных спецслужб, — безжалостно высмеивал и спускал с лестницы.

Возможно ли, что однажды… Они рисковали головой — и были встречены в штыки, они ждали обрести духовного лидера — а нарвались на желчного старика, давно разочаровавшегося во всех на свете идеалах… Могли?!

Могли. Особенно если вспомнить, что они натворили потом. Убить в порыве жгучей обиды и благородного гнева — вполне. Но фальшивый мундир, инсценировка самоубийства, а затем циничное обращение к ее, Эвы, дочерним и патриотическим чувствам… нет. На такое претендент по имени Сандро способен не был. И другие, такие как он, тоже. Никогда они не посмели бы настойчиво обращать ее внимание на убийство, если бы сами совершили его. У них было понятие о благородстве, своеобразное, но незыблемое.

Даже Структура, которая, по словам Фроммштейна, контролировала их действия с терактом включительно, без сомнения, делала на него поправку. Она могла подвигнуть этих ребят на безумие, преступление, смерть, но не на подлость.