Можно было, конечно, с достоинством отпихнуть портфель и пройти мимо. Сама виновата: нечего рот разевать, когда рядом носится беспощадный Пузырь с дружками. Но… глаза-слезинки эти встретились с Винькиными глазами. И он поднял портфель. Отнес бестолковой Зуевой, сунул в руки.

— На. Да не зевай больше… — И отвернулся. И увидел Пузыря, который стоял в трех шагах.

Пузырь был небольшой, не выше Виньки, и очень худой. Просто Кощеев внук. И при этом — бесстрашный. Чуть что — кидался без разбора. Даже на тех, кто выше и здоровее. И еще он был ехидный.

Сейчас Пузырь приоткрыл в улыбке желтые кривые зубы.

— Да, Я га-коряга, держи его крепче. И сама держись, чтоб не подкосило…

— Свинья ты все-таки, Пузырь, — вырвалось у Виньки. Он тут же испугался. Но Пузырь не рассердился. Ласково посоветовал:

— Вали, Шуруп, домой, пока рыло не намылили.

У Виньки была в классе такая кличка — Шуруп. (Винька — Виньчик — Винтик — Шуруп — это понятное дело). Прозвище, конечно, не героическое, но и у шурупов есть своя гордость. И она заставила Виньку сказать:

— Как бы самому тебе не намылили…

— Ты, что ли? — удивился Пузырь.

— Если надо, могу и я, — сообщил Винька совсем уже слабым голосом. Дело заваривалось скверное, без надежды на хороший конец.

Пузырь больше не тратил слов. Размахнулся — и Виньке в глаз! Мамочка! Голова будто взорвалась! Такая боль! И Винька заревел.

Но частичка здравого сознания все же работала в гудящей голове. Винька увидел себя будто со стороны — глазами тех, кто стоял вокруг. И… синими мокрыми глазами Зуевой. Какой он перепуганный, ревущий, облитый позором, И пружинистая мысль (а может, просто инстинкт) сказала ему, что смыть позор можно только отчаянной дерзостью.

Винька рванул с головы кепчонку и толчком обеих ног бросил себя вперед — головой в нос противника!

В нос не попал, зато губы Пузыря — в лепешку.

Это уже потом он любил себе говорить: “Губы Пузыря — в лепешку”. А сейчас просто увидел, как того отнесло на три метра. И как он прижал к губам ладонь. Постоял так… и тоже заревел. Тонко, по-девчоночьи.

Теперь была пока ничья! А дальше? Вздрагивая, Винька сбросил на тротуар ремень полевой сумки. Выставил перед собой сжатые кулаки. Но… вот счастье-то! Пузырь оторвал от губ руку, увидел на пальцах красное и завыл. И покинул поле боя.

Пузырь уходил и оглядывался и при этом сквозь рев говорил все, что полагается в таких случаях: о страшной расплате в другой раз, о дружках и старшем брате, о “женихе и невесте” и о том, какой он, Шуруп, подлый. Теперь это не имело значения.

Шурупа сразу зауважали. Надели на него ремень сумки, отряхнули куцее (со второго класса еще) пальтецо. Вовчик Махотин дал (на время) старинную трехкопеечную монету — приложить к глазу. Винька приложил, но тут же вернул. Фингал? Ну и ладно! Винька имел право гордиться им, как медалью “За отвагу”.

Кто-то протянул Виньке его кепчонку — пыльного “гимнастерочного” цвета, с надломленным козырьком… Не “кто-то”, а Валька Зуева! Я га…

— На, ты уронил…

Победа добавляет человеку благородства. Винька взял Ягу за рукав.

— Ты где живешь?

— В Овражном переулке…

— Пойдем. А то вдруг еще привяжется какой-нибудь… пузырь дырявый…

Она опустила голову.

— Я ведь не быстро хожу.

— Ну, а куда торопиться-то!

И пошли рядом. Винька даже хотел взять ее портфель, но не посмел.

Валька и правда шла медленно. Слегка переваливалась, потому что правую ногу ставила криво — набок и носком внутрь. Винька слыхал от ребят, что у Зуевой это от рождения. “Не повезло бедняге”, — думал он иногда.

Но вообще-то до нынешнего дня он почти не обращал на Вальку Зуеву внимания. Потому что маленькая, неприметная ничем, кроме хромоты. Лицо такое, что не запомнишь. И всегда она в чем-то сереньком, блеклом, не за что зацепиться глазу. К тому же, из другого класса…

Но теперь они шли бок о бок и поневоле надо было проявлять внимание.

— Слушай! Зачем ты на это прозвище отзываешься, на Ягу? Не откликайся, чтобы… дуракам не повадно было.

Глядя под ноги, Зуева сказала тихо и рассудительно:

— Куда же деваться-то? Привыкла. Это с первого класса.

Да, первоклассники — они люди безжалостные. Увидели, что хромает, значит — “Баба Яга”. А потом, для краткости, — просто “Яга”. А Затем уже — “Яга”. Потому что легче окликать, когда ударение в начале…

Зуева быстро глянула на Виньку и сказала еще:

— Это хоть понятное прозвище. А бывают совсем глупые. Не поймешь, откуда взялись…

— Например?

Уж не про “Шурупа” ли она?

— Ну, вот этот Пузырь. Какой же пузырь, если одни кости?

— Это как раз понятно! Это по “наоборотному” правилу!.. Ты слыхала про Робин Гуда?

— Ага… В него Том Сойер играл, я читала.

— А есть еще специальная книжка про него. Я сам не читал, но мне Коля рассказывал, муж моей сестры. У него эта книжка в детстве была… У Робин Гуда были друзья, и один из них — по прозвищу Малютка Джон. Он был такой громадный силач, а звали Малюткой, чтобы веселее было…

Зуева опять быстро глянула на Виньку. Блестящими синими глазами. И улыбнулась.

— Тогда тебя надо звать “Блондя”.

Винька понял. “Блондя” — значит, блондин. А по правде-то он совсем темный. По взрослому — “брюнет”.

А у Зуевой волосы были почти белые и совершенно прямые. Они спускались на уши и щеки из-под серого, “мышиного” беретика отвесными прядками.

— А ты тогда… кудрявая! Я буду звать тебя “Кудрявая”, вот!

Он сам удивился себе: как расхрабрился!

Зуева отозвалась шепотом:

— Ну, зови… если хочешь.

Овражный переулок на самом деле не был переулком. Два домика на краю оврага, да огороды рядом с ними. А от них в овраг спускалась крутая дощатая лестница с перилами из брусьев.

Овраг в этом месте заметно расступался, и внизу стояла мазанка, а рядом — сарайчик, поленница и черные, уже без зелени грядки. Их окружала изгородь из жердей.

“Прямо хуторок какой-то”, — подумал Винька. Он в прошлом году читал старую книжку “Юркин хуторок”.

Над темной тесовой крышей мазанки дымила побеленная труба. День был сухой, но холодный и ветренный. Дым расходился по оврагу, и клочья летели вверх. Даже здесь был ощутим запах березовых дров.

— Ну, я пойду, — сказала Зуева.

— Подожди… Кудрявая. Помогу.

— Не надо! Я же привычная. Каждый день туда-обратно.