Быстрыми движениями людей, совершающих привычную, хорошо отработанную операцию, они выгрузили четыре ящика апельсинов, сняли бандероли, вытащили по апельсину из каждого ящика и заменили их такими же апельсинами, взятыми из сумки, которую человек с американским акцентом нес через плечо. Затем они вновь прикрепили синюю бумажную полоску к каждому из ящиков при помощи пробойника, а вынутые апельсины положили в сумку.

– О'кей, – с облегчением проговорил итало-американец. – Эта партия готова. Еще две ходки, и в этом месяце работа закончена.

– А мой навар? – с беспокойством спросил Никколо Печи.

– Послезавтра, – ухмыльнулся итало-американец с наигранным простосердечием. – Навар по окончании работ. Как запечатаем последний ящик, так все и получишь. Ты что, не доверяешь?

– Доверять-то я доверяю, – вздохнул бригадир, хотя видно было, что он предпочел бы получить свои деньги немедленно.

– Мы – люди чести, – угрожающе напомнил второй. – Никогда не забываем поблагодарить тех, кто нам верно служит.

Они вышли, аккуратно закрыв за собой ворота. Кало услышал удаляющиеся шаги, а вскоре после этого и шум мотора. Странно, что он не слышал его, когда они приехали. Видимо, они заглушили двигатель по пути к складу, там, где дорога на протяжении километра шла под уклон.

Убедившись, что остался один, он зажег электрический фонарь и подошел к машине, чтобы проверить груз. Ящиков было сотни, и каждый следующий был точной копией предыдущего: обнаружить, в каких именно произошла подмена, было все равно что искать иголку в стоге сена. Однако должен был существовать какой-то опознавательный символ, некая деталь, отличавшая их от остальных.

При свете фонаря Кало тщательно проверил ящики, находившиеся в том месте, откуда исходили голоса. На каждом из ящиков была торговая марка апельсиновых садов барона. Все были одинаковы, без единого различия: было от чего прийти в отчаяние. И все же вскрытые и вновь запечатанные ящики, безусловно, были кому-то адресованы. Кому-то, кто должен был их сразу узнать, а значит, на них должен стоять какой-то условный знак.

Кало принялся детально изучать ящики, идя сверху вниз, а затем вбок. На некоторых имелись темные прожилки, другие были совершенно белыми. Он провел кончиками пальцев по поверхности ящиков, пытаясь обнаружить зарубки. Ничего. Он уже готов был сдаться, когда его поразила одна деталь.

Приблизив луч фонаря к ящикам, установленным в боковой части грузовика, он заметил, что красный торговый знак фруктовых садов Монреале был чуть темнее, но что его особенно поразило, так это наплыв краски в верхней части изображения норманнской башни. На всех остальных ящиках рисунок был совершенно четким, без полиграфического брака.

Он сосчитал ящики с более темной краской, выходящей за контур: их было четыре. Сердце радостно стукнуло у него в груди: похоже, он нашел, что искал. Вытащив один из ящиков и орудуя складным ножом, он вскрыл его, снял слой плотного упаковочного картона и принялся изучать плоды, каждый из которых был завернут в веленевую сине-красную бумажную обертку с золотыми узорами. Казалось, все они были обычными. Он перебрал апельсины по одному, взвешивая их на ладони. В каждом ящике было девяносто штук, все первосортные, отборные, более или менее одинаковые по весу: 225–235 граммов каждый. Размер по окружности тоже соответствовал экспортным стандартам: чуть больше двадцати пяти сантиметров. Что же было не так? В чем заключался трюк?

Он снова стал просматривать плоды по одному, ощупывая их пальцами. Ничего. Усевшись на пол, он начал сначала, на этот раз поворачивая каждый апельсин под направленным лучом фонаря, и действительно обнаружил нечто, заставившее его сердце забиться от волнения. Ему хотелось ликовать, кричать от радости: наконец-то он нашел уловку.

Среди девяноста апельсинов был один, отличавшийся особым блеском, необычной мягкостью, подозрительной вязкостью и более яркой окраской. Он был так хорош, что казался искусственным. Кало ковырнул ногтем кожуру, и сомнений не осталось: это был восковой апельсин, настоящий шедевр в своем роде. Теперь предстояло узнать, что заключает в себе рукотворное чудо. Несомненно, нечто ценное или очень важное. А скорее всего незаконное.

Он вскрыл остальные три ящика, быстро нашел поддельные апельсины, сунул все четыре в охотничью сумку, заменив их в ящиках обычными плодами, взятыми из груды приготовленных к отбору. Потом аккуратно закрыл ящики, проследив за тем, чтобы бандероли выглядели неповрежденными, вышел через заднюю дверь и стремительно направился к дому.

Было пять часов утра, и до рассвета было еще далеко, когда он достиг виллы Сан-Лоренцо. Из окна спальни барона просачивался свет. Джузеппе Сайева провел ночь без сна, дожидаясь его возвращения. Кало открыл дверь своим ключом и увидел, как барон спускается по лестнице в домашней куртке, с белым шелковым платком на шее.

– Глаз не сомкнул, а, Кало? – Они встретились в вестибюле, и старик приветственно хлопнул его по плечу.

– Ваша светлость тоже, – заметил Кало. Несмотря на природную сдержанность, на этот раз он не мог скрыть распиравшего его торжества.

– Охота была удачной? – спросил барон.

– И да, и нет, – ответил Кало. – Во всяком случае, не без сюрпризов.

– Пошли в мой кабинет, – пригласил барон, проходя вперед.

Добрая Аннина появилась в дверях служебного коридора.

– Пресвятая Богородица! Что случилось, ваша светлость?

Она была растрепана со сна, одна седая прядь свешивалась на лоб.

– Ничего не случилось.

Под суровым взглядом барона она съежилась и стала как будто еще меньше ростом.

– Я поняла, – покорно поклонилась она.

– Что ты поняла? – Джузеппе Сайева удивленно вскинул брови.

– Что ваша светлость и дон Калоджеро спали всю ночь, – торжественно провозгласила она. – Что вы все еще спите. Что я сама еще сплю в своей комнате и что я ничего не видела.

Барон оценил слова верной экономки.

– Нет, – сказал он, улыбнувшись, – ты не спишь. И раз уж ты здесь, свари-ка нам кофе и принеси в кабинет.

– Рада служить вашей светлости, – опять поклонилась Аннина.

Кало нарочито медленно выложил на письменный стол четыре апельсина.

– Прекрасные плоды, – заметил старик.

– Даже чересчур. – Кало придвинул себе одно из двух кресел, стоявших перед столом.

Барон поднес их к настольной лампе и внимательно осмотрел один за другим.

– Действительно, чересчур, – признал он.

Заметив след, оставленный ногтем Кало, он углубил надрез ножом для вскрывания писем.

Кало сидел понурившись и не двигаясь.

– Воск, – спокойно заметил старик, не выдавая голосом внутреннего волнения. – Подлинное произведение искусства, безупречное подражание живой природе. Не отличишь от настоящих.