– Хануман не убийца! – крикнул Данло. – Убийца – ты! Ты, со своим контрактом, своими иглами и своим ножом!

Воин-поэт не стал спорить и только посмотрел на нож, который держал легко и небрежно.

– Да… мой контракт.

Голоса в коридоре стали громче, и воин-поэт оглянулся через плечо. Какой-то старый библиотекарь и послушник в белой форме шли в их сторону. Библиотекарь двигался с трудом, наклонясь к послушнику – видимо, они только что закончили свое путешествие через пространство ши, но гид все еще считал нужным руководить разговором. В этот миг что-то – возможно, стон Ханумана – заставило библиотекаря остановиться и вскинуть голову. Сквозь облако пара он посмотрел на ярко освещенную лестницу. При виде воина-поэта с ножом в руке он закрыл лицо ладонями, вскрикнул: «О нет!», схватил послушника за руку и увлек его в противоположную сторону. Топот их бегущих ног эхом прокатился по коридору и затих.

– Теперь сюда придут библиотекари со своими роботами, – сказал воин-поэт. – У меня остается мало времени, чтобы выполнить свой контракт.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Мне заплачено за жизнь. То, что произойдет сейчас, Архитекторов не удовлетворит, однако контракт есть контракт.

Он встал, слегка расставив ноги и глядя прямо на Данло, обратил нож острием к собственному лицу и улыбнулся.

– Нет… не надо! – сказал Данло.

Он двинулся к воину-поэту, но тот достал из кармана фиолетовую иглу.

– Пожалуйста, не приближайся ко мне. На сегодня оплачена только одна жизнь, а не две. Твой момент может настать быстрее, чем ты думаешь.

– Мой момент?

Левой рукой воин-поэт направил на него иглу, правой поднес нож к своему красивому глазу.

– Я сказал, что пришел в библиотеку в первую очередь ради того, чтобы увидеть достославное лицо твоего друга. Это правда, но у меня была и другая причина – мы, поэты, любим многозначные миссии. Покончив с Хануманом, я пришел бы к тебе, Данло ви Соли Рингесс. Не затем, чтобы убить – не в этот раз. Чтобы увидеть. Чтобы самому посмотреть, кто ты есть. Ибо у нас, воинов-поэтов, появилось новое – оно же и старое – правило: находить и убивать всех потенциальных богов. Знаешь ли ты, что причиной этого послужил твой отец? Мэллори Рингесс – просто Рингесс. Меня послали в Невернес, чтобы проверить, сын ты своего отца или нет.

По правде сказать, Данло в этот прекрасный и жуткий момент сам толком не знал, кто он. Самому себе он представлялся чужим, а его собственная жизнь – загадкой, столь же глубокой и необъяснимой, как и то, что он вдруг вспомнил стихи.

– Его отец… – начал Хануман, но закончить не смог. Он вцепился в руку Данло, лицо его искривилось, и терзающие его волны боли стали почти видимыми.

Воин-поэт, не сводя глаз с Данло, сказал:

– Для тебя возможность есть. Ты будешь тем, кем будешь. Ты выберешь сам, Данло ви Соли Рингесс. Когда-нибудь придется выбрать. А мы подождем, пока ты не сделаешь свой выбор.

С дальнего конца коридора, со стороны вестибюля, послышались звуки: слабый гул голосов, скрип металлических колес и многочисленные шаги.

– Пора. – Воин-поэт устремил взгляд на нож. Казалось, что все его сознание сузилось, слившись воедино со смертоносным блестящим лезвием. – Странно. Всю свою жизнь я жил ради этого момента. А теперь, когда он настал, я вижу, что не готов умереть.

– Не умирай тогда. Живи.

Все в Данло – его любовь к ахимсе, его чудодейственная воля, его глубокие, такие живые глаза – говорило воину-поэту о жизни. Но существует единство противоположностей, и ирония – закон вселенной. Пока Данло смотрел на воинапоэта, чувство родства и жуткой радости пробежало между ними. Воин-поэт улыбнулся Данло и сказал:

– Спасибо – теперь я готов.

– Но я не хотел…

– Вот мои последние стихи. Предсмертные – я дарю их тебе на память. Пожалуйста, не забывай их.

В коридоре появились пятеро кадетов-библиотекарей с лазерами под прикрытием катящегося на колесах робота, и воинпоэт, взглянув на Ханумана и Данло, быстро прочитал:

Двое друзей

Соединили правую и левую руки.

Моя смерть – моя жизнь.

Он закинул голову к свету огненных шаров и воздел руки, словно взывая к небу над сводами библиотеки. Вытянутые, они вознеслись над ним, словно шпиль собора. В них был зажат нож, сверкающая стальная игла. Бесконечно долгий момент воин-поэт смотрел на его невероятно тонкое острие, а потом со страшной силой вонзил нож себе в глаз. Он целил верно, и нож, пробив кость, вонзился в мозг. Он умер почти мгновенно, с костяной рукоятью, торчащей надо лбом, словно рог какого-то мифического зверя; умер, медленно и бесконечно долго падая на ступени, в тот самый мир, когда Данло ринулся вперед в отчаянной попытке спасти ему жизнь. Спасение запоздало. Воин-поэт упал, лицо исказило гримаса бесконечной боли. Малое количество вытекшей крови удивило Данло.

– Его момент, его момент, о-о! – вырвалось у Ханумана, который смеялся, плакал и выл от боли одновременно.

Робот подкатился к ним и своим лазером разрезал путы Ханумана. Кадеты уже обнаружили тело мастера Берена Смита, и один из них пошел за тремя носилками – для мастера, воина-поэта и Ханумана, который упал на руки Данло. Сердитая маленькая женщина по имени Калере Чу, отправилась в ячейку Ханумана за его одеждой. Данло не мешал кадетам унести Ханумана с ледяных ступеней. Он отыскал на полу коридора нужный дротик, отлетевший к отопительной решетке, и, прежде чем кадеты среагировали, вонзил его сбоку в шею Ханумана. Наркотик, как и говорил воин-поэт, почти сразу же погрузил Ханумана в сон.

– Что ты делаешь? – спросил один из кадетов, крупный испуганный парень лет двадцати. Он потел и все время сглатывал, как будто жевал нечто крайне неудобоваримое. – Хочешь убить его? – Он отпихнул Данло в сторону.

Опершись окровавленной рукой о перила лестницы, Данло увидел наконец, как закрылись измученные глаза Ханумана, погрузив его в забытье.

– Усни, брат мой, – прошептал Данло и посмотрел на воина-поэта, спящего вечным сном. Данло знал, что никогда не забудет его последнего стихотворения и его ужасных слов, отметивших Ханумана ли Тоша клеймом убийцы.

Воин, носящий два кольца, должен всегда иметь при себе два вида оружия: нож, пресекающий ложь тела, и стих, обнажающий правду разума.

Максима Нильса Ордандо, основателя ордена воинов-поэтов

В последующие дни, как и предсказывал воин-поэт, организм Ханумана так и не избавился от экканы. Поскольку ему предстояло страдать от последствий отравления всю жизнь, его забрали в башню цефиков, чтобы он научился блокировать сигналы, подаваемые в мозг нервами, и контролировать боль. Данло не разрешали навещать друга, но мастер-цефик Хавьер Хэйк постоянно уведомлял его о состоянии Ханумана. Тот, по словам мастера, должен был радоваться уже и тому, что остался в живых: мало кому удавалось спастись от ножа воина-поэта, и уж совсем немногие продолжали жить с экканой, впрыснутой в кровь. Ум Ханумана и его сила воли явно произвели на мастера впечатление, что было нелегко совершить – ведь цефики славятся своей каменной невозмутимостью.