В его голосе послышалась нотка иронии, и Лаура снова чуть было не рассердилась, но за годы лишений она научилась и рассудительности, и самообладанию. Нет, не удастся ему заставить ее выкрикнуть ему в лицо, что она только что была в постели того, кого он так ненавидел.

— Похоже или нет, но это так, — сухо возразила она. — Мне нечего сказать вам, Жуан! Разве что… завтра с утра отправляйтесь за дорожной каретой и попросите самую удобную. Пора, давно пора нам возвращаться в Сен-Мало! Элизабет должна жить так, как живут все дети ее возраста.

Жуан не сразу покинул комнату. Он еще постоял напротив, пристально глядя Лауре в глаза. И вдруг улыбка, как луч солнца среди туч, осветила взгляд его серых глаз.

— Давно уже, — ответил он, — не получал я такого приятного приказа.

Он направился к двери, но на пороге обернулся:

— Девочке у нас будет хорошо. Она полюбит Бретань и, надеюсь, никогда ее не покинет…

— Чтобы заставить и меня навек остаться там? — с насмешкой закончила за него Лаура. — Но не волнуйтесь, я еще не скоро вновь обрету вкус к путешествиям.

На следующее утро на противоположной стороне улицы перед отелем Университета появился какой-то человек. Он наблюдал за подготовкой к отъезду дорожной кареты, запряженной четверкой лошадей, на крышу которой два лакея под руководством Жуана прилаживали большой баул, кожаные сумки и шляпные коробки.

Чуть погодя он увидел, как из отеля вышли две женщины в сопровождении хозяина, расточавшего им всевозможные знаки внимания. Та, что повыше, отвечала ему, и наблюдатель был поражен элегантностью, с которой она была одета. Лаура, без сомнения, воспользовалась поездкой в Париж, чтобы обновить свой гардероб. В то утро на ней был темно-зеленый длинный плащ из английского сукна, довольно строгого покроя, который, однако, чуть смягчала бархатная отделка на прямом воротнике, на лацканах и на манжетах. На голове у дамы было нечто похожее на тюрбан того же цвета с вуалью, предназначенной защищать женское лицо от дорожной пыли. Но пока еще вуаль была поднята, и из прически выбивались белокуро-серебристые локоны, обрамляя тонкое лицо с удлиненными черными глазами. Взгляд мужчины задержался на ней на мгновение и тут же перешел на девочку, ерзавшую на руках у камеристки. Эту камеристку он хорошо знал. Малышка хотела, чтобы ее опустили на тротуар. Хорошенькая куколка, одетая в бархат под цвет голубых глаз. Лицо ее лучилось от радости. Шелковые завитки, как золотая стружка, торчали из-под капора, подвязанного под милым подбородком широкой шелковой лентой с большим бантом. Так и не добившись, чтобы ее опустили вниз, девочка протянула к молодой женщине нетерпеливые ручки, обтянутые белой тканью перчаток. На руки ее взял Жуан, и это не вызвало протеста ребенка: наоборот, она обвила ручонками его шею и прижалась, что-то щебеча. Тот, кто наблюдал за этой сценой, почувствовал, как кровь отхлынула от его лица. Девочка была совершенно не похожа на мать, и вообще невозможно было определить, на кого из них троих она была похожа. Тогда почему бы и не на этого немногословного мужчину, который так широко улыбался ей?

Лаура поднялась в карету и, посадив ребенка себе на колени, тут же изящно обхватила девочку, словно пытаясь защитить. С ними рядом устроилась Бина, а Жуан по своей старой привычке взгромоздился на козлы рядом с кучером. Экипаж тронулся и покатил вниз по улице в сторону Сены.

Тогда Батц (ведь это, конечно, был он) отошел от дома, к стене которого стоял, прислонившись, все это время, и снял широкополую шляпу, скрывавшую лицо. Он задумчиво направился в ту же сторону, куда только что уехал экипаж. Он чувствовал себя очень усталым, словно окаменевшим: давала о себе знать бессонная ночь.

Подумав, что Лауре теперь уже не было смысла откладывать свой отъезд, он пришел сюда с раннего утра прямо из кафе неподалеку от рынка Буленвилье. Он не знал, зачем он это делал, разве что очередной раз причинял себе боль. Приходилось пожинать плоды того, что он сам посеял, и отъезд любимой женщины окончательно разбил ему сердце. Как походили Лаура, Бина и Жуан на счастливую семью, отбывающую на каникулы к себе в имение! И центром их счастья была хорошенькая девочка, чью тайну Батц почти что разгадал.

А Париж со вчерашнего вечера все бурлил. Слух о возвращении в столицу генерала Бонапарта подтвердился, и слава, сопровождавшая этого молодого военачальника, отбрасывала в тень личность самого Батца: те, кому он посвятил свою жизнь, теперь были отвергнуты историей во имя нового строя, нового вождя. XVII век был уже исходе, и на заре нового столетия появились другие идеалы, где таким, как он, уже не было места. И Жану самому вдруг отчаянно захотелось уехать из Парижа. Это решение окончательно созрело, когда он дошел до улицы Бюффо. Понравится это Мишель или нет, но, думал он, даже если зима в Оверни выдастся суровой, то в своем замке Шадье он не будет чувствовать себя таким несчастным…

Городские стены Сен-Мало опоясывали город, являвший собой мир в миниатюре, с выходом в открытое море. Оно являлось основным фоном этой картины, искусной декорацией — то величественно-спокойной, то бурной, ненастной. Стены, возвышавшиеся над ним, были похожи на каменный кулак, крепко удерживавший огромную гроздь людей, богатых и бедных, работавших не покладая рук, рожавших детей, живущих друг с другом бок о бок и спаянных крепчайшей связью — трудом, который давал этому городу, не похожему ни на какой другой, возможность жить и процветать. В Сен-Мало люди жили скученно, как в Средние века, и проникнуть туда незамеченным было просто невозможно.

Лаура знала об этом. Да она и не собиралась возвращаться к себе домой на цыпочках, тайком. Она намеревалась приехать днем, когда городские улицы были полны народа. Лаура была уверена, что присутствие рядом с ней Элизабет непременно вызовет толки. Поэтому она считала, что наилучшим способом избежать сплетен и грязных слухов (насколько возможно, ведь совершенства в этом мире не достичь) было бы показать свою «приемную дочь» сразу же всему городу. Хотя она понимала, что все равно найдется злой язык, который поставит под сомнение сам факт удочерения.

— Я хочу въехать в город в базарный день, и лучше при хорошей погоде.

— А почему бы не под барабанный бой? — проворчал Жуан. Его природе претила всякая показуха.

— Это было бы неплохо, — насмешливо согласилась Лаура, — и если вы не оставите такой тон, я именно так и поступлю. Поймите же: я хочу, чтобы ее увидело как можно большее количество людей и чтобы эти люди поняли, что мы с ней совершенно не похожи.

— Хорошенькое дело! Скажут, что она похожа на отца!

Наверное, он был прав, но Лаура не желала уступать, и они просидели двое суток в Динане, дожидаясь солнечного дня.

Итак, в пятницу утром, при ясной солнечной погоде, овеваемая приятным морским бризом, карета, проехав по перешейку Сийон, добралась до порта, где как раз толпились люди. Царила атмосфера праздника.

— Ну что, довольны? — крикнул Жуан с высоты своего насеста. — Весь город тут! Видно, пришел корабль.