Несмотря на то, что пару раз Леоныч действительно получил свои законные «десять процентов» в зубы, он обычно вообще не попадался. Причем не прикладывая к этому почти никаких специальных усилий. Просто Леоныч имел врожденный талант действовать с каким-то особым, элегантным цинизмом. Ему бы в налетчики пойти – и Ленька Пантелеев в гробу бы перевернулся от зависти.

Нет, ну правда, кому могло в голову прийти, что условный сотрудник способен вот так внаглую самосняться с поста, потом заявиться белым лебедем в дежурку, и под носом у нагрянувших с инспекцией Побегалова и Насадного сгонять партейку в шахматишки! Насупленные и нахохленные руководители сидят посреди всего этого бардака и думают: «Вот, Леонов, молодец. Надежный парень. Хорошо потрудился, теперь культурно отдыхает. Подмена у человека, заслуженный, положенный по Уставу отдых…». А в это самое время Депозитарий стоит нараспашку и шишкинским медведям хулиганы норовят фломастером подрисовать избыточно огромные гениталии.

Кста-а-а-ати! А давайте-ка я блесну эрудицией.

Можно?

Ну пожалусто!

Мона?

Пасибки, чмоки-чмоки:))

На самом деле, собственно медведей на знаменитой картине написал совсем не Шишкин, а его приятель художник Савицкий. Приятель оказался пацан на понятиях. При продаже «Утра в сосновом бору» он стал требовать свою законную долю бабла. А Шишкин скрысятничал и распиливать гонорар отказался. Иди, говорит, к Третьякову, сам с ним разруливай. Вот такой волк оказался этот ваш Шишкин.

Если вы спросите моего мнения, то я думаю, что Савицкий был прав. Все-таки медведи – это вам не хухры-мухры. Даже конфета называется «Мишка косолапый», а не как-нибудь еще. И без медведей картина бесспорно осиротела бы. А вот Третьяков думал иначе. Переплачивать ему, как бизнесмену категорически не хотелось. Тогда он взял банку со скипидаром, малярную кисть, и, не долго рассуждая, подпись Савицкого стер. Если приглядеться, то на холсте под автографом Шишкина по сей день видна смазанная клякса – все что осталось от незадачливого Савицкого.

Как я уже говорил, где-то в середине 1996-го года Леоныч оставил «Курант» ради карьеры рекламиста-публициста. Кто уж там нашего героя с его блестящим послужным списком взял на такую работу – это мне неизвестно. Взяли и взяли. Что касается подвигов леоновских на PR-поприще, то э-э-э… О них можно судить только на основании его собственных художественных рассказов. Нет, не то чтобы они были заведомой неправдой, просто этих рассказов не всегда хватало для составления ясной, реальной картины. И это еще, мягко говоря.

Леоныч, конечно, уверял, что в банке он проявил себя превосходно и с самой наилучшей стороны. И что он прекрасно справлялся со своими непростыми должностными обязанностями. И что он два раза побеждал в конкурсе «Лучший по профессии». И что его даже хотели повысить до вице-президента, а президент так и вовсе назвал при всех «браткой» и предложил кровное родство. Но я, право, действительно не в курсе. Привирать же принципиально не люблю.

После 17 августа 1998 тот банчок вместе с рекламным отделом и его руководителем камнем пошел ко дну. Врагу не сдавался их гордый «Варяг», но обстоятельства были превыше, и вскоре «круги разошлись над его головой». Президента, того самого, который нарекал Леоныча «браткой» (ох, уж эти новорусско-горские обычаи!) так, кажется, и не нашли.

Если же рассматривать ситуацию стратегически, с птичьего полета…Тогда и более крупные игроки снимались с пробега, так что уж тут толковать про какую-то отмывочную конторку! Сколько таких печальных историй случалось в те интересные дни – лучше и не вспоминать.

Засвидетельствовав крушение империи, и осознав печальную необратимость произошедшего, Леоныч ненадолго задумался. Надо было где-то пересидеть смутное время, поправить расшатанную психику, свыкнуться с новыми реалиями. Третьяковка в этом смысле представлялась вполне приемлемым вариантом. Ну не подаваться же ему грузчиком на рынок, правда?

Саша попросился обратно к Сергею Львовичу, в Службу безопасности ГТГ. Испытывая острый дефицит в адекватных людях, Шнырев после некоторых колебаний дал добро. С одной стороны он прекрасно, еще с детства знал Леоныча и его своеобразное отношение к Службе. Но с другой стороны шеренги бойцов редели на глазах. Дыры в них приходилось затыкать кем попало, всякой дрянью. Оставаться один на один со сворой колченогих ублюдков Шныреву категорически не хотелось. Кто-то же должен был оборонять его от злобного онаниста Романычева, встать между этим упырем и нашим любимым начальником смены.

От этого, мать его, Романычева было решительно невозможно избавиться! Его интересы в «Куранте» лоббировал чуть ли не лично директор Галереи, которого в свою очередь очень просили о таком одолжении люди из аппарата Госдумы. В этом богоугодном учреждении, причем не на последней должности работал папа Романычева. Отчего папа решил найти применение своему охрененно одаренному ребенку именно в Третьяковке – это его личное дело, но мальчик явился форменным наказанием для руководства «Куранта».

Уже через две смены стало ясно, что оставлять в залах новобранца не только нежелательно, но и попросту невозможно. Внешний облик Романычева и его внутреннее содержание настолько дисгармонировали с идеологией картинной галереи как очага культуры и духовности, что даже жутко становилось. А о соблюдении какого-то Режима безопасности речи уже вообще не шло.

Два раза Е.Е. с грохотом увольнял этого дебила, и оба раза Романычева административными рычагами восстанавливали во всех правах. Это уязвляло самолюбие начальника объекта и коробило его здравый смысл, но поделать ничего было нельзя – не каждый день тебя подпрессовывает директор ГТГ, да еще по личному вопросу. Версальская интрига стремительно набирала обороты.

Тогда Е.Е. пошел на военную хитрость, и приказал посадить Романычева в «зону А». Через «зону А» в Третьяковку заходило все ее высшее руководство, и смысл акции был в том, чтобы романычевские покровители имели счастье ежедневно любоваться на своего одиозного протеже.

Надолго их не хватило. Уже через неделю Зайкова категорически потребовала убрать Романычева из «зоны А». Мол, ей страшно по вечерам находиться с ним в одном здании – ее крайне беспокоит его взгляд. Это признание дорогого стоило. По всеобщему мнению Зайкову можно было смело запирать наедине с бурым медведем-шатуном – тому бы и в голову не пришло безобразничать. Медведь еще первым и попросился бы наружу. Марина из уборщиц сумела пробиться в руководство Галереи. Это я даже не знаю как назвать. Да что там жалкий я! Сама история человеческая таких примеров знает не так уж и много. В лучшие времена из подобных особ делаются народные героини и командирши карательных дивизий НКВД. И вот наша железная леди прямо заявляет, что Романычев действует ей на психику.

Пробовали тогда его ставить на «дома» – «Дом № 4» и «Дом № 6». Это породило целую бурю негодования уже среди нормальных, мыслящих сотрудников. «Четверка» (архив) и тем более «шестерка» (отреставрированные палаты XVII века на балансе Третьковки) считались местами санаторно-оздоровительного типа. Никому не хотелось таскаться по зонам и убиваться по четыре часа без подмены, зная, что умственно отсталый Романычев ковыряет задней ногой в сопливом носу на местном курорте.