— Не верю, — прошипел Кромс. — Тебе сейчас стыдно за то, что ты тогда собирался сделать, вот почему ты так говоришь. Я же запер тебя в кабинете. Думаю, кабинет — не то место, где ты хранишь духи.

— Ты запер меня, но забыл, что у всех легавых есть отмычка. Я зашел в ванную и взял там пробный флакончик. Нитроцитраминовой кислоты не существует. Хочешь, можешь проверить.

— Черт, — сказал Кромс и втянул кофе через соломинку.

— А вот то, что пушку нельзя слишком глубоко засовывать в штаны, — чистая правда.

— Понятно.

— У тебя действительно чесотка, туберкулез, одна почка?

— Нет. Когда-то был лишай, но прошел.

— Рассказывай дальше.

— Этот кот, застрявший под ящиками, сбил мне весь настрой. А может, не кот, а старик с его историей про оторванную руку. Я словно протрезвел. И почувствовал, что мне уже надоело наезжать на тебя. Но все-таки я этого хотел. Хотел наезжать на тебя до тех пор, пока ты не упадешь на колени, не начнешь умолять, чтобы я тебя простил. Жослен говорил, что, если я не наеду на тебя как следует, если не отправлю тебя в нокаут, мне крышка. Я так и останусь с этой помойкой внутри до конца моей жизни. И в самом деле, мне потом было хорошо, я ни о чем не жалел.

— Но ты оказался в ловушке.

— Да, черт побери, как кот под ящиком. Я все ждал, когда появится опровержение насчет ДНК. Или опять позвонит тот тип. Но так и не дождался.

— Тебе не пришло в голову, что все это подстроил Жослен?

— Нет. Ведь он же спрятал меня у себя. В дальнем конце квартиры, в чулане, и велел не вылезать оттуда, чтобы пациенты не заметили.

— Если бы в то утро, вернувшись от меня, ты вылез из своего чулана где-то между девятью и двенадцатью, то мог бы встретиться со мной. Я пришел к нему, чтобы выговориться. Думаю, он оценил эту ситуацию. Мы оба просим его о помощи, а он нас обоих водит за нос. Хотя мне он действительно помог, шума в ушах как не бывало. У него золотые пальцы, Кромс. Нам будет его не хватать.

— Нет. Я по нему скучать не буду.

— Что было дальше? В тот день?

— Когда настало время обедать, он пришел за мной, велел рассказать, как это было, во всех подробностях, хотел, чтобы я повторил слово в слово то, что говорил тебе, страшно веселился и вроде был очень рад за меня. Потом велел мне снять футболку и приготовил вкусный обед, чтобы отпраздновать это дело. По поводу ДНК он сказал, что эксперты ошиблись и, пока легавые это поймут, должно пройти какое-то время. Но я с каждым днем все меньше в это верил. Я хотел поговорить с Луи, но с моего мобильника звонить было нельзя, а если бы я позвонил по домашнему телефону Жослена, легавые могли бы узнать, что Луи мой дядя, и начать следить за ним. Мне стало казаться, что кто-то меня подставил. Это ведь он подбросил платок, да?

— Конечно. Ему ничего не стоило это сделать. А еще — шерсть твоей собаки, Лютика. Ее нашли на сиденье старинного кресла в Гарше. Того самого кресла, к которому он вчера тебя пригвоздил. Он бывал у тебя дома?

— Нет. Никогда.

— На время лечебных сеансов ты снимал одежду?

— Я только снимал ботинки и оставлял их в приемной.

— И больше ничего? Подумай, вспомни.

— Больше ничего. Хотя нет. Два раза он велел снять брюки, хотел осмотреть колени.

— Давно это было?

— Примерно два месяца назад.

— Вот тогда он и прихватил платок и собачью шерсть. Ты ничего не заподозрил?

— Нет. Жослен четыре года лечил меня, помогал мне. Почему я должен был думать о нем плохо? Он был на моей стороне, вместе со своими чертовыми золотыми пальцами. Делал вид, что привязался ко мне, и я поверил, а на самом деле он считал меня кретином. Всем наплевать, будешь ты жить или подохнешь, вот как он мне вчера сказал.

— Losa sreca, Кромс. Не повезло. Он решил перевоплотиться в Арнольда Паоле.

— Он не перевоплощался. Он действительно потомок этого самого Паоле. Так он мне сказал в машине, когда вез меня в Гарш. И видно было, что он не шутит.

— Знаю. По отцовской линии он Паоле, прямой и явный потомок Арнольда. Я хочу сказать, он такой же псих, как его предок, который жрал кладбищенскую землю, чтобы защитить себя от Петера Плогойовица. Что еще он тебе сказал?

— Что мне придется умереть, но своей смертью я помогу его делу, искоренению рода проклятых, а это прекрасная смерть для такого никчемного типа, как я. Он объяснил, что одна преступная семья на протяжении трехсот лет терзала его семью и он должен был положить этому конец. Сказал, что родился с двумя зубами, это симптом болезни, которой он страдает по чужой вине. Но были моменты, когда я переставал его понимать. Он говорил слишком быстро, я боялся, что машина съедет с дороги.

Кромс сделал паузу и допил остывший кофе.

— Он говорил о своей матери. Она отказалась от него, потому что он был Паоле, она поняла это сразу после его рождения, когда увидела зубы. Стала кричать, что это «зубастик», и оставила младенца в больнице, «как избавляются от какой-нибудь мерзкой твари». При этих словах он заплакал, заплакал по-настоящему. Я видел это в зеркале заднего вида. Но он не держал зла на мать. Он сказал: «А что делать женщине, если она родила чудовище? Чудовище нельзя считать за ребенка». Тогда я подумал, что он размяк, что он отпустит меня, и стал умолять его об этом. Но он опять начал орать, а машина поехала зигзагами. Черт, мне было так страшно. Потом он стал рассказывать дальше о своей горькой судьбе чудовища.

— Его усыновили супруги Жослен?

— Да. Но когда ему было девять лет, он залез в ящик отцовского письменного стола и нашел целую папку документов, где речь шла о нем. Так он узнал, что он им не родной сын, узнал, что мать его бросила, и по какой причине. Он был Паоле, из рода проклятых вампиров. Так он сказал. Через год родители уже не могли с ним справиться. Он ломал все, что попадалось под руку, замазывал стены дерьмом. Он рассказал об этом не стесняясь, как еще одном доказательстве того, что он проклятый. Однажды, в ноябре, родители отвезли его в больницу на обследование. И сказали, что будут приезжать к нему, но ни разу не приехали.

— То есть его бросили во второй раз. Вся жизнь насмарку, — сказал Адамберг.

— Это вроде как плог, верно?

— Если хочешь, да.

— Потом он женился на одной женщине, «уродке, но очень положительной», и начал отрезать ступни у тех, кто представлял для него угрозу. У людей, которые родились с зубом во рту. Первое время он выбирал их почти случайно, он это сам признает. «У меня еще не было опыта, возможно, я отрезал ноги и нескольким безобидным существам, пусть они простят меня. Но я не причинил им зла, ведь они были уже мертвые». И очень скоро от него ушла жена. Бессердечный, гадкий человек, так он о ней отозвался.

— Тут он прав.

— Когда он дошел до этого места, мы уже подъехали к дому, больше не нужно было следить за дорогой. Ему стало хуже, он не мог нормально разговаривать. Иногда переходил на шепот, и я его почти не слышал, иногда ревел во всю глотку. Он всадил мне в руку нож. И описал генеалогическое древо Плогоявиков — правильно я их называю?