Последним нашёлся Матюнин. Не помня себя, он бродил по другую сторону пожарища. Устинович помог ему, и тот вскоре пришёл в чувство.

Сначала перевязали раненых, для чего пришлось снять и порвать на бинты рубашки: вокруг каждая тряпка прокоптилась. Потом разожгли костёр из обрывков перкаля, которыми было усеяно всё вокруг. Посреди того, что ещё недавно было их дирижаблем, чернел остов киля, там ещё долго слышались разрывы – бензобаки, осветительные ракеты и бомбочки, патроны.

Кругом на десятки метров валялись на земле, висели на деревьях детали хвостового оперения, балки, шпангоуты.

Устинович с Матюниным обошли вокруг: нет ли кого в живых. Но на их зов никто не откликнулся. Среди обломков киля заметили несколько обугленных тел. Подойти ближе не давал нестерпимый жар, да и помочь там было уже нечем.

Нашли два железных ящика с продуктами, притащили к костру. Вдали заметили электрический свет – какой-то населённый пункт. Решили переждать до рассвета, а утром отправить туда двух человек за помощью.

Пожар продолжался ещё несколько часов.

На льду Кильдинского озера напряжённо вглядывался в темноту Ободзинский, вслушивался, ждал, когда же раздастся знакомый шум майбаховских моторов. На светлом льду в темноте угадывались аккуратные штабеля газовых баллонов, змеи коллекторов. Ни огонька: водород! Все знали, что радио дирижабля молчит уже несколько часов, но верили, что всё хорошо. Мало ли что бывает с рациями?

Около 19 часов в Москве, в штабе перелёта, приняли решение задержать дирижабль в Мурманске до утра, назначив вылет на 7 часов следующего дня. Но на борту «СССР-В6» уже не успели об этом узнать.

Катастрофа не осталась незамеченной. Местные жители слышали «взрыв огромной силы», видели вспышку, «столб огня и дыма», пламя пожара. По некоторым рассказам, кое-где в окрестных деревнях и лесопунктах распахнулись двери домов, как от сильного ветра, и даже посыпалась с полок посуда, а кто-то говорил, что во всей округе стало светло, как днём.

В 20:40 оперуполномоченный НКВД на станции Кандалакша Арбузов по прямому проводу доложил своему начальству в Мурманск, что спустя некоторое время после пролёта дирижабля над станцией Княжей «между ст. Белое море и Ручьи в воздухе произошёл взрыв…»[239].

На поиски направили поднятый по тревоге взвод манёвренной группы 72-го погранотряда, а ближе к полуночи в Кандалакше и близлежащих населённых пунктах начали мобилизовывать дополнительные силы – собирать поисковые группы из спортсменов-лыжников, охотников, каюров-оленеводов. Уже ночью был выслан ещё один взвод пограничников.

Труднодоступность района, отсутствие дорог, обилие снега в ту зиму, ночь, отсутствие связи между группами – всё это затрудняло поиски. К счастью, прекратилась вчерашняя пурга. Уже в предрассветных сумерках лыжники заметили на одной из гор огонь костерка, который поддерживали дирижаблисты, и пришли к нему. Вскоре подтянулись пограничники, выставили оцепление. Спустя 30 лет один из поисковиков так описывал увиденное на склоне:

«Лётчикам», как их называли местные жители, вскипятили чай, дали папирос, сухарей. Предложили спускаться с горы, но те заявили, что дождутся сотрудников НКВД. Чекисты появились ближе к середине дня. Если они и опрашивали уцелевших прямо на месте катастрофы, то не под протокол, неофициально: первые записи бесед с дирижаблистами датированы следующим днём, 8 февраля.

В 13 часов их начали эвакуировать – спускать с горы в лесопункт Кандалакшского леспромхоза в пяти километрах от места катастрофы, где уже ждала санитарная команда Кандалакшской железнодорожной больницы. Выяснилось, что у Бурмакина сломана ключица, Почекину рассекло переносицу и нос. Больше других пострадал Новиков, получивший ушибы шейного и грудных позвонков, груди, бедра и левой голени, ожоги лица и кистей обеих рук первой и второй степени.

Ближе к вечеру, в темноте, шестёрка выживших в сопровождении врачей отправилась на санях к ближайшей железнодорожной станции Проливы.

К этому времени уже была создана правительственная комиссия по расследованию катастрофы из пяти человек, председателем которой назначили капитана Кирсанова, отвечавшего за подготовку встречи дирижабля на Кильдинском озере. Политорганы представлял батальонный комиссар Иван Самохвалов – военком той же 29-й авиаэскадрильи Северного флота, которой командовал Кирсанов[240].

От чекистов включили младшего лейтенанта госбезопасности Алексея Тощенко, занимавшего должность начальника 4-го следственного отделения Мурманского окротдела НКВД. Байбаков и Харабковский, бывшие на тот момент в Мурманске, вошли в качестве специалистов по воздухоплаванию.

Трудно сказать, по какой причине в комиссию не попал Ободзинский, также находившийся в Мурманске. Он ещё со студенческих лет хорошо знал многих членов экипажа, отлично знал и «СССР-В6», в 1936 году был представителем от Эскадры на сборке дирижабля после его капремонта и модернизации. Кроме того, ни Байбаков, ни Харабковский вовсе не имели лётного стажа, Ободзинский же был опытным пилотом: летал ещё со времён «Комсомольской правды» вплоть до недавнего ухода «на землю», командовал дирижаблем. Однако дело ограничилось его допросом 9 февраля в Мурманске, протокол которого НКВД переслал Кирсанову. Таким образом, в комиссию попал политработник, но в ней не оказалось профессионального пилота-воздухоплавателя.