Для польской администрации в крае собрать столь большой отряд было непростой задачей. Польское государство в ту пору имело незначительные военные силы. В 1717 году своевольная шляхта добилась ограничение постоянной армии до 24 тысяч, что царю Петру было на руку. Тем временем соседка Польши, небольшая Пруссия, держала под ружьем сто тысяч человек, а Россия – двести.

Фактически Польша имела в постоянной готовности всего 17—18 тысяч жолнеров. Для такого большого государства, каким являлась Речь Посполита, это были совсем мизерные силы. Из них 12 тысяч стояли в самой Польше, остальные находились в Литве. Польская армия была разделена на четыре так называемые партии: великопольскую, малопольскую, сандомирскую и украинскую. (Партия означала дивизию или корпус.) И огромную область Правобережной Украины, три большие губернии – Волынскую, Подольскую и Киевскую, – охраняла всего одна дивизия, в которой не насчитывалось и четырех тысяч солдат.

В конечном итоге ватагу Мусия Гамалеи полякам удалось разбить. Последний бой был знатным, спаслись немногие, в основном пластуны, которые умели раствориться буквально на глазах. Наверное, Мусий был неправ, когда отказывался принимать в ватагу, состоящую из казаков, крестьян и пахолков. Так, по крайней мере, думал Василий и сказал об этом своему наставнику. Тогда у них было бы не сотня гайдамаков, а больше тысячи. На что Гамалея резонно ответил ему: «Не лезь поперед батьки в пекло. Еще не пришло время народ поднимать. Всякому овощу свой час. Люди еще не готовы, как при Хмеле, дружно подняться и пустить панов под нож».

Деньги и ценности, отнятые у шляхты, гайдамаки зарыли в землю, взяв с собой лишь столько, сколько могли унести. И разбежались, рассыпались кто куда. Часть осела в зимовниках, кто-то ушел на Гард, а кто и в Сечь, благо ханская гроза лишь погромыхала над Кошом, но вреда никакого не нанесла.

Обычно неразлучные Мусий и Василий тоже решили ехать на Сечь. Но на некоторое время они разделились. Гамалея вознамерился проведать старого боевого товарища, а Василий уже давно горел желанием навестить хутор возле речки Громоклеи, где он вырос и где находилась могила его матери…

Хутор, притаившийся в балке, заметить было трудно. Только запах дыма из печных труб выдавал присутствие людей в этом глухом месте (уже вечерело и хозяйки готовили ужин), да узкая, изрядно заросшая дорога, хранившая на себе слабые отпечатки колес крестьянских телег.

Хутор был небольшим – всего семь хат и два десятка камор, сараев и овинов. Возле каждой хаты рос сад, где стояли пчелиные ульи, но плетней, обычных в украинских селах, казак не заметил. Похоже, на хуторе жили люди, которым делить было нечего, – земли в этих безлюдных краях хватало и за межи никто тяжбы не устраивал.

Василий подъехал к одной из хат и спешился. От волнения у него даже ноги подкашивались; впрочем, не столько от волнения, сколько от длинной дороги и усталости – он ехал всю ночь. Хата была большой, ухоженной, в ней явно жил не бедный человек. Казак хотел окликнуть хозяев, но в горле у него пересохло, и он лишь хрипло каркнул.

Неожиданно кусты бузины раздвинулись, и перед казаком появился мальчик; ему было не более трех лет. В руках он держал самодельный детский лук с наложенной на тетиву стрелой.

– Ты кто? – пытаясь быть грозным, спросил мальчик. – Стой, иначе получишь!

– Меня зовут Василий, – сказал казак, присаживаясь на корточки. – А тебя как?

– Максим Зелезняк, – серьезно ответил мальчик, но лук не опустил.

– Железняк… – Глаза казака неожиданно увлажнились. – Максимка… Сынок…

– Максим, где ты там, горе луковое? – раздался женский голос. – Иди до хаты! Ужин стынет.

На пороге появилась высокая статная молодица в очипке, вышитой сорочке и узорчатой плахте.[126]Завидев Василия, она мгновенно побледнела. А затем громко вскрикнула, словно раненная чайка, и бросилась к казаку.

– Я уже не чаяла увидеть тебя живым! – лепетала она сквозь радостные слезы, осыпая лицо казака поцелуями. – Любимый мой, солнце мое!.. Как долго тебя не было. Я так по тебе соскучилась!..

– А как я скучал… – Глаза Василия Железняка тоже были на мокром месте. – Милая Калинка…

– Что ж мы тут стоим, как засватанные? – наконец спохватилась Калина, с трудом оторвавшись от Василия. – Пойдемте в хату. Максимка, это твой батька.

Василий подхватил сына на руки, крепко поцеловал и передал его Калине со словами:

– Я сейчас. Коня расседлаю…

Калина была дочерью полкового есаула Григория Железняка, который приютил на своем хуторе Мотрю Горленко с малолетним сыном Василием. Калина и Василий росли вместе, играли вместе, и их детская привязанность друг к другу в конечном итоге вылилась в более сильное чувство – любовь.

Проживи есаул дольше, возможно, все случилось бы по-иному, как предписывал старинный обычай, и брачные узы Василия и Калины были бы освящены церковью. Но так уж вышло, что Василию пришлось записаться в войско, и сначала его послали строить Киевскую крепость, а затем рыть каналы в Петербурге, а Калина осталась одна, потому что вслед за отцом умерла и мать – родители уже были в годах. В редкие страстные встречи Василия и Калины и случилось то, что и должно было случиться между молодыми, любящими друг друга людьми. Так родился Максимка. Василий видел его лишь один раз, когда мальчик был еще в колыбели.

На хуторе, кроме Калины, жили дальние родственники Григория Железняка – казаки, и две семьи наемных работников – беженцы из Подолии и Валахии. К столу звать никого не стали – чужие люди при встрече возлюбленных были лишними. Калина переоделась в обновки, которые привез для нее Василий, и блистала за столом как настоящая королевна. А маленький Максимка с восхищением разглядывал саблю, подаренную отцом. Никакими уговорами и посулами его нельзя было оторвать от оружия, он и спать лег с подарком.

Ночь пролетела, как один миг. Усталости, накопившейся за дорогу, будто и не бывало. Василий и Калина чувствовали себя словно в раю. Счастливая Калина уснула лишь тогда, когда пропели петухи, и утренняя заря окрасила полнеба в малиновый цвет. Василий вышел во двор, полюбовался небесными красками и начал раскуривать люльку.

И в это время ему на голову накинули сеть, а затем на Василия навалилось несколько человек.

– Попался, бесовское отродье! – радовался черный, как галка, сердюк, сидя верхом на Василии и связывая ему руки. – Вишь, какую знатную птицу поймали – самого Железняка. Большая премия нам полагается. Как думаешь, Кашуба?

– Ты, Шлёндик, вяжи покрепче… – проворчал второй сердюк, похоже, старший. – Это тебе не какой-нибудь посполитый. Опасный человек… Малашенок!

– Здесь я… – отозвался невысокий сердюк с рябой физиономией.