И придётся смотреть в глаза.

* * *

Луар проснулся от шороха и возни за дверью кабинета. «Он там?» явственно спросил чей-то сдавленный шёпот; Луар с трудом поднял голову и в задумчивости потёр онемевшую щёку. Вчера он заснул за столом, и массивный магический том, послуживший ему подушкой, оставил на лице тёплый рубец.

За дверью деканова кабинета ходили и шептались; не вставая с кресла, Луар потянулся к чернильнице на краю стола, задел её кончиками пальцев и сбросил на пол.

Последовал грохот; в коридоре послышались быстрые удаляющиеся шаги. Луар перегнулся через стол и посмотрел на дело рук своих.

Медная чернильница лежала на боку, и чёрная лужа вокруг напоминала очертаниями танцующую женщину. Луар даже протёр глаза — вскинутые руки, развевающаяся юбка…

Он тяжело поднялся, обошёл необъятный стол, выглянул в коридор; ему показалось, что в одной из ниш кто-то прячется. Проверять он, впрочем, не стал. Пусть суетятся…

Он вернулся к упавшей чернильнице. Встал перед ней на колени и медленно, но без усилия втянул чёрную лужу обратно в медное горлышко, так что пляшущий силуэт на полу потерял очертания и пропал.

Зачем, подумал Луар устало.

Чернильница вскочила обратно на стол; медная крышечка на шарнире со звоном захлопнулась. Луару неизвестно почему сделалось противно.

Чуть приоткрыв тёмную штору, он долго стоял у окна, подставив лицо горячему летнему солнцу; университет давно был пуст, студенты разбежались на вакации, и только старенький университетский служитель никак не может смириться с тем, что кабинет декана сделался жилищем его внука…

Следовало позавтракать. На тот случай у него припасены были хлеб и копчёная куриная нога; развернув тряпицу, в которой они хранились, Луар понял, что не голоден.

Нахмурившись, он долго вспоминал, когда в последний раз испытывал нечто похожее на голод или жажду; не вспомнил, обеспокоился и заставил себя поесть.

Утоление желаний доставляет удовольствие, думал он, вытирая руки о тряпицу. Худо, если желаний нет совсем. Ни тебе чревоугодия, ни тем более сладострастия — ничего не хочется, и даже жажда знаний притупилась. Он ест через силу и через силу читает — скоро придётся признать, что и живёт-то он через силу, по привычке, стыдясь прошлого и боясь будущего…

В серебряной чаше посреди кабинета стояла вода. Луар задумчиво сунул в неё руку; сколько же труда отняло это Зеркало Вод. Он обошёл пять источников с пятью баклажками, он два дня провёл в заклинаниях, он успел десять раз отчаяться и взять себя в руки, прежде чем поверхность воды потемнела и на ней проступили тени…

И тогда он что есть силы ударил по воде ладонью. Теперь чаша стоит бесполезная, и поверхность её слепа…

Луар в задумчивости подобрал с пола упавший белый листок и смастерил кораблик. Края бумаги должны идеально совпадать — иначе судёнышко получится кривобокое… Ох, как ругала его когда-то мать — бумага служит не для того, зачем ты испортил целый лист, больше никогда так не делай…

Почему он всё-таки разбил своё Зеркало? Страшно, или стыдно, или не на что смотреть?

Небо, как он хочет увидеть мать. И Танталь. И сестру. Ведь хочет же, истово хочет — почему разбил?!

Магические книги смотрели на него строгими внимательными корешками. Щерилось чучело крысы, закованное в цепи; весь кабинет глядел испытующе, как судья или экзаменатор.

Нечего пялиться, сказал Луар. Я думал, что магия поможет мне — фитюлюшки, как говаривала моя старая нянька. Фитюлюшки, зря надеялся, из меня такой же маг, как из этой крысы… То есть, конечно, зарабатывать на ярмарках я мог бы — запихнуть в чернильницу расплескавшиеся чернила… Изготовить зеркало в обыкновенной чашке, а потом маяться и мучиться, заранее боясь того, что оно мне покажет…

Ублюдок, укоризненно сказала крыса. Тебя не должно было быть… Ты занял место их сына — сына Эгерта и Тории, это был бы добрый мальчик, приносящий счастье… Ты выжил его с этого света, ты убил его тем только, что родился… На тебе печать, лапушка. Потому Танталь тебя прокляла. Потому даже твоя мать отреклась от тебя — а как ей поступать с убийцей собственного законного сына?! А Фагирра в земле. Фагирру так и похоронили — с клещами… И такие же клещи готовят тебе. Доберутся до тебя, лапушка, и правильно ведь доберутся, тот самый добрый дядя, что мастерил тебе кораблики, что носил тебя на плечах и учил владеть шпагой, и ты ещё звал его «папа»…

Луар медленно вытянул руку.

Пальцы его напряглись и задрожали; из кончиков их вырвался белый летучий огонь и хлестанул крысу по ощерившейся морде.

Кабинетом прошёлся ветер; где-то хлопнул ставень, звонко разбилось стекло, завыл чей-то пёс. Чучело — или Луару показалось — сверкнуло глазами в немыслимой злобе; сразу после этого цепи со звоном упали, но и чучело повалилось тоже, обернувшись просто пустой истлевшей шкуркой.

Луар осел на пол; руки его дрожали. Он совершил нечто большое и страшное — и совершенно зря, ведь не крыса разговаривала с ним, ох, не крыса, он сам наконец-то сказал себе правду… большую часть правды. Кто знает, сколько лет простояло здесь это дохлое животное, а он убил его снова, теперь уже навсегда…

Шкурка потрескивала, сворачиваясь, как в огне; через несколько минут среди цепей лежала только щепотка пепла. За окном быстрее, чем следовало, собиралась гроза.

Ты силён, с уважением сказал Фагирра.

Я слаб, подумал Луар. Я жалок. Мне нигде нет места…

За окном бледно полыхнула молния. Гром ударил глухо и с опозданием — будто неповоротливый хозяин гоняет на кухне таракана, и деревянный башмак его бьёт в то место, где усатая тварь была секунду назад…

«Нет места в этом мире, но, может быть…» По стеклу забарабанил дождь, тут же обернувшийся ливнем.

Как, почему ты не хочешь быть магом, удивился Фагирра.

Луар подошёл к окну и оттянул в сторону занавеску; мир по ту сторону стекла утопал в серой мути. Самое время подсесть к огоньку, прижаться к тёплому отцовскому боку и послушать историю о славных подвигах, о боях и походах, о разящем оружии и поверженных врагах…

Но-но, ублюдок, сказал призрак крысы. К чему эти сантименты… Дождевая вода размывает глину, где-то на склоне оврага обнажаются кости егеря, загрызенного волками в позапрошлом году…

Рука Луара нащупала на груди медальон.

Молния вспыхнула одновременно с ударом грома, и Луар разглядел на небе голубую сетку вен; в свете следующей вспышки он увидел Амулет на своей ладони — он был изъеден ржавчиной почти полностью.

Следующую молнию он увидел уже через прорезь. Гром оглушил его, как дубина.

…Человек сидел за клавесином; руки его неподвижно лежали на клавишах, и мелодия звучала сама собой. Старинная пастушья песенка, исполняемая с торжественностью гимна.

— Уймись, — сказал человек с кривой улыбкой. — И оставь меня в покое.