Весло угодило Эгерту выше колена; на мгновение он потерял способность видеть и соображать, и после секундного провала в памяти обнаружил, что лежит на спине, что высоко-высоко в синем небе парит голова Совы — мокрая, лохматая, с необъятным ощеренным ртом, и рядом — весло, видимое с торца, занесённое и уже падающее в ударе…

Солль перекатился. Весло ударило в тину, Сова зарычал — и лицо его сразу оказалось близко, так, что стали видны чёрные точечки в коричневых с ободком глазах:

— А-а-а… Ща-а…

Весло легло поперёк Эгерту поперёк горла; захрипев, он беспомощно ударил руками — и правая ладонь его натолкнулась в тине на круглое и острое, как осколок зеркала. Судорожно сжав находку в ладони, Солль вслепую ударил туда, где должно было быть нависавшее над ним лицо.

Сова взревел; Эгерт ударил ещё и ещё. В руках у него был осколок большой раковины — неправильной формы перламутровый нож. Сова понемногу ослабил хватку — из его шеи лилась кровь, красные ручейки из глубоко рассечённого лба заливали глаза и скатывались по бороде.

Рванувшись из последних сил, Эгерт оттолкнул от своего горла душившее его весло, полоснул Сову по протянувшейся руке, откатился в сторону и встал на четвереньки. Раковина раскололась на два красивых и бесполезных перламутровых осколка.

Сова рычал, зажимая рану на плече. Чёрные сосульки волос падали ему на лицо, и сквозь них, как сквозь лесную чащу, проглядывали полные боли и ненависти круглые глаза.

— Сдавайся, — сказал Эгерт хрипло.

Сова рывком поднялся на ноги и вскинул весло:

— А-а-ща-а…

Удар его получился выше, чем следовало; Солль поднырнул под весло, схватил Сову за ноги и резко дёрнул на себя — разбойник грянулся спиной в мутную жижу. Эгерт прыгнул, да так удачно, что ручка весла оказалась теперь уже против горла Совы.

Дальше было просто. Эгерт давил и давил, пока глаза его противника не сделались из злорадных отчаянными, а из отчаянных мутными и не закатились под лоб. Сова захрипел, и лицо его покрылось наплывающей со всех сторон тиной.

Некоторое время Солль бессильно сидел на теле своего поверженного противника; потом со стоном поднялся, ухватил Сову за бороду и рывком выдернул его голову на поверхность. Атаман не подавал признаков жизни.

Хромая и со свистом втягивая воздух сквозь стиснутые зубы, Солль добрался до лодки и нашёл на дне её рыбацкую сетку и моток верёвки. Вернувшись к Сове, он с натугой перевернул тяжёлое тело на бок и связал за спиной толстые, как окорока, безвольные руки.

Потом стянул с плеч рубашку — когда-то белая, она походила теперь на пиратский флаг. Солль методично прополоскал её в относительно чистом месте, выкрутил и разорвал на полосы.

Сова лежал, и тина вокруг него пропиталась кровью. Эгерт сжал зубы и крепко перевязал атаманову рану; на окровавленной шее Совы болтался шёлковый шнурок, и Солль бездумно заглянул в пришитый к нему кожаный мешочек.

Камушек с дырочкой, тусклая монетка и круглая пряжка, кажется, от плаща. Память? Талисман? И это он таскал при себе, как святыню? Святыня — у Совы?!

Порыв ветра сухо зашелестел в камышах; Эгерт вздрогнул, опомнился и только теперь посмотрел на противоположный берег.

Бой был давно закончен; луг и дорога являли собой жутковатое зрелище. Стражники сваливали трупы на чью-то телегу; оставшиеся в живых разбойники сидели поодаль — спина к спине, и рядом, картинно опёршись на копьё, стоял часовой. Снесённого парома на было видно; некий толстяк — Эгерт издалека узнал лейтенанта Ваора — размахивал руками, указывая на реку, камыши у дальнего берега, Эгерта, Сову…

Атаман зашевелился. Глаза его, снова обретшие осмысленное выражение, обрели вместе с тем и ненависть. Если бы можно было задушить взглядом, то Сова обвил бы его, как удавку, вокруг Соллевой шеи.

— Вставай, — сказал Эгерт одними губами.

Сова обнажил зубы и не шелохнулся. Солль встал, прихватив весло:

— Вставай, падаль! Ну?!

Сова завозился, рывком попытался освободиться, зарычал от боли; с третьей попытки тяжело поднялся, пошатнулся и едва не рухнул снова.

— В лодку, — бросил Солль.

Сова смотрел устало и мрачно. Во взгляде его не было ни тени смирения — атаман не собирался сдаваться.

Эгерт толкнул его веслом между лопаток — и потом долго смотрел, как связанный Сова пытается влезть в лодку, как сопротивляется неустойчивое судёнышко и шумят под ветром камыши.

Наконец Сова тяжело перевалился через борт, покосился на Солля сузившимся глазом и завозился на дне, устраиваясь; Солль вытолкнул лодку на чистую воду и, зашипев от боли, забрался на корму.

Пострадавшая нога его понемногу отекала, становясь толстой и неуклюжей; Эгерт грёб, закусив губу, грёб медленно и неумело — лодку сносило течением, даже распоряжающийся лейтенант Ваор, того и гляди, скоро скроется из виду… Лейтенант проявлял рвение, отдавая неслышные приказы, желая и не умея помочь своему командиру; представить к капитанству, подумал Эгерт вяло.

Ладони его оказались порезанными — не то о раковину, не то о мясницкий нож; Сова сидел напротив, привалившись спиной к скамейке, и не сводил пристального, сосущего взгляда. Волосы атамана, борода, усы всё слилось в одну неопрятную массу, и Эгерту пришёл на ум дохлый волк, виденный однажды в каварренском лесу. Свалявшаяся шкура… Мутный глаз… Всё, подумал Эгерт. Дело сделано. Что ты теперь скажешь, Ансин, теперь ты будешь…

Во взгляде Совы что-то изменилось. Кажется, расширились зрачки; Эгерт успел ощутить беспокойство и напрячься.

Резко откинувшись назад, Сова ударил Солля ногами.

Лодка заплясала, черпая бортами воду; Эгерт согнулся от боли, и Сова ударил снова — головой. Третий удар мог оказаться для Солля последним — но атаман потерял равновесие и с рычанием выпал за борт.

Судёнышко, лишившееся большей части груза, подскочило как поплавок и повернулось почти на целый оборот; там, где ушёл под воду связанный Сова, поднимались к поверхности пузыри.

Что ты теперь скажешь, Ансин, отрешённо подумал залитый кровью Эгерт.

…Лохматая борода очень удобна, если хватать за неё утопающего. Эгерт захлёбывался и задыхался, плыл, оставаясь на месте — пока чьи-то руки не подхватили его и не подтянули к берегу, где суетился лейтенант Ваор, где глядели во все глаза молодые стражники, где угрюмо отворачивались уцелевшие разбойники и молча лежали на траве пятеро Соллевых бойцов, не доживших до победы…

Утопшего Сову с трудом подняли за ноги четыре человека; из него, как из огромной бочки, извергся целый поток воды, после чего атаман закашлялся и стражники победно закричали.

Эгерт сидел на траве, бессмысленно глядя на красного с чёрным жучка, украшавшего собой раздавленный лист подорожника. То простое и опасное, что было целью, обернулось теперь победой; пытаясь поудобнее пристроить отёкшую ногу, Солль признался себе, что этой удаче предпочёл бы смерть. Потому что теперь не за что прятаться — ни перед собой, ни перед судьёй Ансином.