– Ты уезжаешь? – спросил Коул приглушенно, быстро сбежав по лестнице с третьего этажа, чтобы успеть перехватить Джефферсона уже почти на крыльце. Тот был одет в кафтан с кожаной отделкой, напоминающий броню, и держал за спиной несколько рюкзаков. В них что-то позвякивало – наверняка оружие.

– Нет, – ответил Джефф, и голос его звучал неестественно буднично, словно это не его напарник валялся разорванный на части у нас во дворе. – Я еду хоронить Дария. Может, он и был придурком, но точно не заслуживает остаться… вот так.

– Значит, ты вернешься? – уточнил Коул с плохо скрываемым облегчением. Признаться, что он не хочет, чтобы Джефферсон уезжал, было выше его достоинства. Точно так же было выше достоинства Джефферсона ответить родному племяннику что-нибудь кроме:

– Да. Нужно закончить начатое с Пауком. Я слов на ветер не бросаю. Для охотника смерть, чья бы она ни была, – это не повод менять свои планы.

Джефферсон почти не смотрел на Коула. Лицо у него выглядело усталым, как у всех у нас, и щеки уже покрыла недельная щетина. Меч Джефф, как всегда, держал при себе: я заметила, как он инстинктивно накрыл ладонью его рукоять, проходя мимо Исаака, все еще приводящего в порядок ель.

Лишь у дверей Джефферсон остановился и, обернувшись к Коулу, задумчиво произнес:

– Девочка… Хорошо, что девочка ожила.

Даже Коул удивился услышанному и вопросительно оглянулся на меня, стоящую на лестнице второго этажа, облокотившись на перила. С кончиков волос у меня еще капала вода, но я задумчиво смотрела Джефферсону вслед: почему он сказал то, что сказал? Все еще чувствует себя обязанным Морган? Или просто понимает, что, окажись легенда об Эхоидун и исчезновении магии правдой, нам ни за что не справиться с Пауком?

– Вы нашли ее?! – воскликнула Тюльпана, выпорхнув с кухни на хлопок входной двери.

На Шамплейн давно опустилась ночь. Джефферсон растворился в ней, а спустя минуту из нее вышел Сэм: щеки его горели от мороза, а рыжие волосы спутались, посеребренные снегом. Я перегнулась через перила еще ниже, пытаясь высмотреть за его спиной Диего с Морган, но нет, их не было.

– Диего остался в лесу, – ответил Сэм, тяжело дыша. – Пытался какие-то там фокусы со следами провернуть, но без толку. Как в воду канула! И следы у Нортгрейт-роуд пропали. Она точно двигалась к восточному побережью! Сейчас фонарь возьму и тоже вернусь, а то у меня, видите ли, нет этих ваших зеленых фар в ладонях… О, а кто это здесь? Монтаг, дружище!

Все это время с кухни доносились чавканье, звон посуды и вой. Монтаг, едва втиснувшийся в дверной проем, вовсю опустошал холодильник с йольскими закусками. Услышав голос Сэма, он высунулся в коридор и облизал ему все лицо от подбородка до лба. Вопреки моим ожиданиям, Сэм только засмеялся в ответ и подхватил всеобщие причитания о том, что Монтаг непомерно вырос и теперь вряд ли поместится на своем любимом коврике у камина.

– Если Морган не найдется к рассвету… – прошептала Тюльпана и сжала пальцы в кулак. Ее вспыхнувший взгляд уперся в арку, за которой тянулся длинный коридор, ведущий к чайному залу.

Ферн вновь была запечатана в нем, и, судя по дребезгу фарфора, очередное заточение ей не нравилось. Возможно, именно так и стоило поступить с ней изначально – снова запереть где-нибудь далеко-далеко в горах, подальше от цивилизации и невинных людей. Вернуть Ферн в ту треклятую башню, заставить вспомнить, каково это – быть одинокой, сломленной и напуганной, какой была сейчас Морган там, в лесу. Каково быть канарейкой в золотой клетке, которая…

Я передернулась. Подождите-ка…

Вернуться в башню?

– Одри, ты куда?

Коул успел перескочить несколько ступенек и мягко придержать меня за запястье, когда я уже бросилась на второй этаж.

– Приведи к нам в комнату Ферн через десять минут, – сказала я.

– Что? Зачем? – Коул фыркнул: – Так и знал, что ты идешь не спать, а очередные проблемы решать. Или создавать!

Я вырвалась и помчалась наверх. Как и жажду, вдохновение невозможно было сдерживать – его можно было только утолить. А дар сотворения и вовсе жил собственной жизнью. Мне никогда не удавалось придумать заклинание, которое было нужно здесь и сейчас… Зато мне отлично удавалось возвращаться в прошлое и распутывать его.

Скрипка, казалось, соскучилась по мне за эти дни не меньше, чем я по ней – прикосновение к инструменту отозвалось легким ударом электричеством. Верхняя дека из ели, нижняя – из клена. Льняная олифа, блестящий черный лак и искусная позолота вдоль грифа, изображающая небесные созвездия. Скрипка переливалась в бликах свечей, расставленных на комоде, которые зажглись от моего присутствия. Алтарь Виктории и Рашель по-прежнему смотрел на меня из угла, усыпанный камешками белого кварца и связками остролиста. Я села в меловой круг и повернулась к нему спиной.

Слова сами сорвались с языка. Кажется, я даже вздрогнула, обнаружив, что пою. Музыка уже текла из-под пальцев, тягучая, точно смола. Медленная, нарочито ленивая мелодия напоминала этюды Крейцера. Смычок, правда, слушался меня с трудом: слабость еще давала о себе знать, и я почти жалела, что не послушалась Коула и не легла в постель. В одно мгновение музыка казалась исцелением, звонкая, а в другое – трагедией, дребезжащая. Она была горечью. И победой. И поражением. Она была всем, что я пережила тогда в горе Кливленд полтора года назад, когда мой родной отец сбросил демоническую маску, а Коул потерял зрение. Когда обнажилась правда во всей своей беспощадности и уродстве.

Я закрыла глаза и повела смычком быстрее, воображая – нет, вспоминая, – как выглядела башня Ферн изнутри. Винтовая лестница, уходящая к одинокой дубовой двери. Внутри – не спальня, а спичечный коробок. Бумажные бабочки порхают под потолком на лесках. Стены из крупной каменной кладки, источающие холод и одиночество; платяной шкаф, вручную расписанный красками; музыкальный ночник в розовом абажуре, детская кроватка с изголовьем в форме сердечка и множество игрушек, от кукол до плюшевых зайцев с чайным сервизом… И никаких окон. Вместо них – картины и витражи, подсвеченные магией, имитирующей солнечный свет. Все утонуло в пыли, паутине и песке времен… Все утонуло в страдании.

– Одри, я не понимаю, что ты опять… Ого!

Я доиграла последнюю ноту как никогда вовремя. Повеяло сквозняком. Открыв глаза, я увидела ту самую башню из своих воспоминаний, а обернувшись, заметила Коула, застывшего в дверях. Изумленно озираясь вокруг, он потер глаза и хорошенько всмотрелся в бархатный ночник, прежде чем робко ткнуть в него пальцем. Тот покачнулся, вполне реальный.