— Абстрактно, — уточнил Сабато почти с нетерпением, чтобы сократить рассказ.

— Вот-вот, абстрактно. А внизу крысы. Ночью, на блестящих котлах. Привратник, портье — человек, ведающий шлюзом между двумя мирами.

Сабато молча смотрел на него, затем подтвердил:

— Ну конечно.

Смеркалось, без умолку щебетали птицы, устраиваясь в гнездах.

— Я должен был прийти к вам.

— Да, разумеется.

— Раньше или позже. Слепые всегда меня привлекали, — сказал Дель Бусто.

Выражение его лица уже едва можно было разглядеть, когда он прибавил:

— Я хотел бы, чтобы эта моя работа о привратниках и крысах вышла под вашим надзором, так сказать.

— Моим надзором?

— Да, да, тут нет ничего особенного. Это из-за Слепых. С тех пор, как я о них прочитал, меня это волнует и заставляет обращать внимание на некоторые слухи.

— Слухи?

— Я хочу сказать, на голоса в моем собственном уме.

— Вы пишете?

— Нет, это интервью — первая моя работа. Мне ее поручил Валькер, потому что я назвал ему тему, потому что я хотел вас увидеть. На самом деле я фотограф.

— Фотограф?

«Записывающий свет». И он тоже решился оставить мир света!

Молодой Дель Бусто рассказал ему еще кое-что — результаты своих исследований о борьбе Монетного двора с крысами, пожирающими банкноты. После многих лет расчетов, тщательно разработанных проектов, неудавшихся атак, соорудили мощный бункер из армированного цемента. Опять неудача. Крысы проникли через трубы? Размножились в бункере?

Они поговорили о возможности провести полное исследование в подземельях, подвалах, клоаках, канализационных трубах. Наиполнейшее исследование, и оно, вероятно, даст ужасающие результаты.

Когда Дель Бусто уходил, С. едва не завел с ним разговор насчет привратников. Но ему показалось, что пока это неуместно.

И, пожалуй, не нужно.

Он шел по улице Коррьентес,

как вдруг увидел Астора Пьяццолу[251]. И уже хотел было с ним заговорить, но понял, что обознался, — то была некая карикатура на Пьяццолу. Незнакомец с удивлением остановился, а С. поспешно пошел дальше. Свернул за первый же угол, будто пристыженный, спасающийся бегством. Теперь он шел по улице Суипача. На минуту сделал вид, будто разглядывает витрину, и, успокоившись, направился в кафе что-нибудь выпить. Как раз рядом было кафе «Дядя Карлос». В кассе не было Куна, поэтому он сел за первый попавшийся стол и вдруг увидел улыбающегося ему Пьяццолу.

— Что? Тебя испугала моя щетина? — спросил Астор.

— Нет, не это.

— С тобой что-то неладно?

С. немного поколебался, рассказывать ли, что с ним приключилось, но все же рассказал с таким волнением, которое Астор не мог понять.

— Да это простое совпадение, — сказал он.

С. посмотрел на него раздраженно.

— В городе, где живут почти девять миллионов?

Тут Астор завел разговор о проекте сделать вместе с Сабато буэнос-айресскую мессу.

— Как ты сказал? — рассеянно спросил С.

— Мессу. Буэнос-айресскую мессу.

Нет, не сейчас, очень скверно со здоровьем, очень нервничает. Он посмотрит. Под каким-то предлогом тут же простился и направился в кафе «Олень».

Бруно нашел, что он выглядит неважно, и осведомился о его здоровье.

— Ничего, в порядке, — рассеянно ответил он. Выпил кружку пива и, немного погодя, сказал: — Вы, наверно, думаете, что я преувеличиваю насчет доктора Шнайдера.

— В каком смысле?

— Ну так, вообще… насчет его могущества…

Бруно принялся раскладывать зубочистки.

— Уже много лет, как я потерял его из виду, а теперь он здесь, — продолжал С. — Это точно. Где-то в Буэнос-Айресе.

«Потерял из виду», — подумал он с содроганием.

Бруно выжидающе посмотрел.

— Я вам говорил, как он снова появился в 1962 году?

— Да.

— А рассказывал, как я следовал за ним в метро?

— Нет.

— После той встречи в 1962-м, как помните, я видел его три или четыре раза. Иногда одного, иногда с Хедвиг. Ее-то, конечно, я видел довольно часто, пока она не исчезла. В баре «Цур Пост», где мы, кажется, тоже встречались?

Бруно кивнул.

— Да, оба они исчезли. Но заметьте, у меня постоянно было ощущение, что они где-то здесь, в каком-то уголке нашего города. И что до Шнайдера, так я его снова увидел на углу улиц Аякучо и Лас-Эрас. Но как только он меня заметил, — во всяком случае, я так думаю, — он скрылся в кафе. — С. задумался. — Это был он, я уверен, — пробормотал он себе под нос. — Что касается Хедвиг…

— Ее вы больше не видели?

— Нет, но она в Буэнос-Айресе, не сомневаюсь. Она его орудие. Из-за этого она страдает. Ее угнетает власть этого типа. Или зависимость, а вернее, рабство, с которым она вынуждена мириться. Да, да, именно так, — рабство. Это точное слово. С той оговоркой, что в данном случае раб выше хозяина. Конечно, я имею в виду не общественное положение… Несмотря на ее физический и нравственный упадок… Это бросалось в глаза…

Слова С. звучали все тише, как будто он снова разговаривал сам с собой, меж тем Бруно думал, что и у него складывалось такое же впечатление: она состарилась не только телесно до такой степени, что ее прежние прелести едва угадываются средь запущенности и деградации (как прежние красоты старого парка через покосившуюся ограду, среди руин), но также сломлена духовно, — сказались время и терзания плоти, разочарование и горечь, но более всего рабское подчинение этому мерзкому субъекту, и поэтому лишь в мимолетные и печальные мгновения можно было угадать проблески ее прежнего духа посреди моральных развалин. С. попросил еще пива.

— Не знаю, что со мной. Как будто я сильно обезвожен.

Он задумчиво смотрел на свою кружку.

— В то время, когда вышли в свет «Герои и могилы», он, как я вам говорил, встречался мне, и я начал следить за ним. Пока однажды, после многих бесплодных усилий, не получил результат.

И, глядя на друга, прибавил:

— Результат сокрушительный.

После минутного молчания С. продолжал:

— В тот день мы условились встретиться. Когда расстались, я последовал за ним, пока он не вошел в кафе «Мюнхен» на площади Конститусьон. Я стоял на площади, дожидаясь, пока он выйдет. Простоял около двух часов. Он вышел, когда уже начало смеркаться, и спустился в метро. Я вошел в соседний вагон, чтобы следить за его действиями. На станции Обелиско он сделал пересадку на станцию Палермо, и я опять вошел в соседний вагон. По его поведению мне показалось, что он чего-то ждет там же, в метро. На миг я со страхом подумал — его способности позволят ему узнать, что я нахожусь где-то рядом, и он может меня застать врасплох. Ну что ж, если так случится, я это припишу совпадению. А если он не поверит — тоже благодаря своим особым способностям, — что я теряю? На худой конец он поймет, что я начеку и ни в коем случае не буду легкой добычей, — возможно даже, что я в его глазах вырасту на несколько пунктов. Так я размышлял, как вдруг увидел, что навстречу нам идет слепой с воздушными шарами, постаревший, но по-прежнему, видимо, сварливый и злобный, как в те времена, когда Видаль Ольмос привлек внимание к его личности. Я вздрогнул, вспомнив Фернандо в этом же метро, вовлеченного в такое же преследование, — но кто кого преследует? — и у меня появилось предчувствие того, что произойдет: слепой не прошел мимо Шнайдера, как мимо случайного встречного, — его обоняние, слух, а быть может, некий тайный знак, известный им двоим, побудили его остановиться, чтобы продать шары. Шнайдер купил несколько штук, и тут я опять с дрожью вспомнил, какие на нем всегда нечистые воротнички. Затем слепой пошел дальше. И когда поезд остановился, Шнайдер вышел, я за ним. Но тут же он затерялся в толпе.