Выпили не чокаясь, как полагается на поминках. Заели черемшой и принялись за душистый кулеш. Вогул чуть ли не каждую ложку захрумкивал острой до сладости зеленью. Хрипатый проглотил несколько ложек и налил по второй:

– Особливо помянем Хрисанфа Ведерникова. Добрый был казак.

– Так, может, он жив? – возразил Вогул. – Казаков вроде бы не зацепило.

– Не-а, – мотнул головой Хрипатый и промокнул глаза рукавом: жалко ведь безвинно загубленного. – Его булыгой по голове хряснуло – я видел.

Григорий промолчал, и они опять выпили.

А внизу, на дороге, Вася Муравьев, Мазарович и три казака лихорадочно разбирали каменную кучу, за несколько секунд выросшую над бричкой генерал-губернатора. Скальные обломки опрокинули экипаж, поранив и запутав в постромках лошадей, которые сейчас жалобно ржали и рвались из упряжи, тяжело ворочаясь в кустах по другую сторону дороги. В стороне на обочине лежал четвертый казак, прикрытый попоной: ему разнесло голову. Тот, который был с ним в паре, уцелел, благодаря своей лошади, видимо, почуявшей опасность и вовремя рванувшейся вперед.

Тарантас адъютантов не пострадал, как и его пассажиры. Буквально за две минуты до камнепада правивший упряжкой Иван Мазарович, задремав, запутался в вожжах и остановился, чтобы разобраться, что там да почему, – это их и спасло. Сейчас он и Вася со слезами на глазах остервенело разбрасывали крупные куски, отгребали руками мелкую щебенку, стремясь поскорее добраться до перевернутой брички. Перчатки тонкой кожи моментально порвались, острые края камней резали руки до крови, но молодые офицеры не обращали на эти мелочи внимания.

– Поосторожней, господа, – раздался вдруг знакомый голос, – зашибете ненароком – обидно будет.

Адъютанты сначала остолбенели, глядя, как из кустов на дорогу выбираются генерал-губернатор и его порученец, а затем с радостными воплями бросились обнимать не иначе как чудом спасшихся шефа и своего товарища.

– Дядюшка! Николай Николаевич! Да как же так повезло-то! – Вася, не стесняясь, заплакал на плече Муравьева, в то время как Мазарович помогал вылезти на дорогу сильно хромавшему Вагранову.

Генерал погладил поручика по курчавой голове – Вася в суматохе где-то обронил фуражку – отстранил его и перекрестился:

– Не иначе как Бог помог да молитвы Екатерины Николаевны: она обещала каждодневно просить за нас святую Екатерину. Нас с Иваном выбросило в кусты. А там кто? – кивнул он на прикрытое попоной тело.

– Хрисанф Ведерников, ваше превосходительство, – доложил урядник Черных. Голос его был хриплым, а вид смертельно усталый. – Камнем его… в голову…

– Семья, дети есть?

– Как не быть? Отец с матерью, жена, ребятишек двое, мал-мала.

– Вернемся, напомни – окажем помощь. – Муравьев вздохнул и снова перекрестился. Перекрестились и остальные. – А тело предадим земле в ближайшем селении.

Генерал как бы внутренне встряхнулся и снова стал прежним – деятельным, распорядительным. Глядя на него, взбодрились и остальные.

– Быстро помогите лошадям. Бричку придется бросить – вряд ли она уцелела. А багаж надо достать. Я и Василий поедем верхом, Ведерникова и Вагранова – в тарантас к Мазаровичу…

– Николай Николаевич, – попытался возразить порученец, – я могу верхом…

– У тебя, Иван, нога ушиблена, лучше отлежаться. И давайте чистить дорогу для тарантаса, а то придется тут ночевать.

– Тьфу! – сплюнул Вогул, глядя, как люди внизу расчищают дорогу. – Уцелел, misérable![47]

– А я их из ружьишка, – зевнул Хрипатый и перекрестил рот. – Как зайцев, запросто!

– Я бы и сам… – снова сплюнул Григорий, – да не велено.

– Ну, другого случая и не знаю…

– Ничего, Фортуна еще повернет свое колесо. Мне спешить некуда.

1

– Наконец-то ты сможешь мне все рассказать, – произнесла Катрин, усадив Анри в кресло в гостиной. – Нам никто не помешает: Элиза уехала в город к Волконским, у нее музыкальные занятия с Леночкой и Мишелем, а слуги без вызова не явятся…

Она говорила быстро, торопливо и глядела ему в лицо блестящими влюбленными глазами. Он был уверен, что – влюбленными: ведь она сама позвала его, когда муж уехал, а компаньонка отправилась по своим делам, прислала даже мальчика с запиской: «Приходи, другого времени может не быть». Что это, как не приглашение на любовное свидание? Правда, немного похоже на Испанию, ему бы еще явиться в маске, черном плаще и с гитарой, но Катрин и в нежном девичьем возрасте отличалась экстравагантностью – так что удивляться не приходится.

– Ну, Анри, давай же рассказывай все, в мельчайших подробностях, – поторопила она и двумя горячими ладошками схватила его холодную руку. – Где ты был эти годы, почему стал Андре Леграном…

– Ты за этим меня звала? – удивился он.

Она кивнула, но как-то неуверенно, и эта неуверенность лучше всяких слов убедила его, что она готова на все.

– Сначала я хочу посмотреть, как ты живешь: где спишь, переодеваешься, занимаешься туалетом…

– Зачем тебе?

Она еще сопротивлялась его напору, но, хорошо зная ее, он явственно чувствовал, как тает это сопротивление.

– А помнишь, как в шато Ришмон дʼАдур ты показывала мне свою комнату?

Катрин покраснела. Конечно, она помнила. Это было сразу после купания в озере. Они вернулись в шато незадолго до обеда, поставили лошадей в конюшню и собирались переодеться к обеденной церемонии, которая в семье де Ришмон соблюдалась неукоснительно.

– Хочешь посмотреть, как я живу? – спросила Катрин, и он сразу согласился. Не только потому, что действительно желал увидеть своими глазами обстановку, в которой жила его возлюбленная (а он уже понял, что влюбился в эту сумасшедшую девчонку, недаром у него целых полчаса после озера все внутри трепетало и пело), но еще и потому, что ему хотелось продолжения, и того же хотелось – он это чувствовал всем существом – маленькой кузине. Своей решительностью и ненасытностью она остро напомнила ему служанку Коринну, и он ощутил огромную благодарность к Катрин за то, что она всего за один час излечила его от многолетней феминофобии, поразившей его душу после разрыва с Коринной.

Какими-то обходными лестницами она провела тогда Анри на третий этаж, в комнату под самой крышей – слышно было, как по черепице ходили голуби, цокая коготками, – показала жестом: «Вот, смотри», – а сама осталась за его спиной. Анри ничего не успел отметить, кроме неширокой, застеленной чем-то розовым кровати. Услышав сзади щелчок дверной задвижки, он резко обернулся и едва не упал, потому что Катрин прыгнула на него, повисла на шее и стала жадно целовать губы, щеки, подбородок… Он отвечал, насколько мог, одновременно пытаясь раздеться и раздеть ее, но именно потому, что он хотел все сделать одновременно, у него ничего не получалось. Зато Катрин сама каким-то непостижимым образом выскользнула из своей одежды и помогла ему, после чего они в мгновение ока очутились на кровати, и только когда произошло полное соединение, Анри смог со стоном выдохнуть воздух, который, оказывается, до того таился в груди, словно боялся ненароком помешать влюбленным насладиться друг другом.