Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А еще друзья называются! Таких друзей – за жопу да в музей. Пусть тока попробуют, – снова звякали желтые монеты. – На айн превратим наш мирный трактор в военный танк. А теперь сюрпри-из! Вчера наш уважаемый Рейхстаг принял закон про желтых, а сёдня… Как думаете, про кого? Про додиков. И сразу в третьем чтении. Чо читать-то! – ведущая испустила сноп искр и усмехнулась нехорошо. – И так все ясно: достали! Нашему каналу удалось взять интервью у инициатора этой своевременной инициативы. Здрасьте! – она обернулась к огромному студийному экрану, с которого зрителям кивала морщинистая тетка в шляпке-таблетке, утыканной павлиньими перьями. – Всякие недоброжелатели, а их у нас немерено, обвиняют. Дескать, Россия – свободная страна, а новый закон возвращает нас типа в прошлое. Вы как депутат Рейстага чо им на это возразите?
– Выдумывают! – депутатша кокетливо тряхнула маленькой головкой, украшенной брачным оперением, вырванным из хвоста павлина-самца. – В какое такое прошлое. В прошлом их ваще к стенке ставили. Пиф-паф! – и нет додика.
– Зря она перья нацепила, – Люба смотрела неодобрительно. – Примета нехорошая.
– А позвольте-ка задать вам личный вопрос, – ведущая растянула губы в узкой улыбке и выпростала согнутые в локтях руки, будто самка богомола, того и гляди сожрет какого-нибудь незадачливого самца. – Наши зрители интересуются. Перья на себя нацепили. Примета больно плохая. Непруха по жизни. Не боитесь?
– Не-а. Пусь другие боятся, которые болтают всякие глупости. Мы, фрауенфракция Рейхстага, готовим поправку. Если нас поддержат другие фракции, мы добьемся, штоб эта красота ниаписуемая, наоборот, приносила богатство, удачу и позитивные новости.
– А теперь, – ведущая дернула себя за мочку уха, – пару слов про додиков. А то зауральские вас критикуют.
– Ага, – депутатша качнула перьями. – Нас типа критикуют, а сами – чо? Вон в совке за эдакие делишки, – повернувшись к зрителям боком, ткнула пальцем в свою тощую задницу, – до семи с конфискацией. А у нас, по новому закону, до пяти. Максимум до шести с половиной! Из гуманных соображений.
– Гуманизм – наша древняя духовная традиция, которую мы используем, чтобы дать решительный отпор фальсификаторам, кто мажет грязью нашу великую страну. Сами в говне по уши, а в нас тычут. На себя поглядите, – желтая ведущая подвела итог интервью. – А теперь сюрприз! – погрозила кому-то пальцем. – Для этих, которые угрожают. Забыли, видать! Ничо. Мы напомним. Кто к нам с мечом… от меча… – она дергала себя за ухо. – Мечу, о мече? – прислушиваясь растерянно. – Короче, вмажем, мало не покажется!
С последними ее словами студийный экран выдвинулся вперед, совпав по контуру с телевизором. Советский Солдат, стерегущий западную границу, моргнул тяжкими бессонными веками и, задрав ногу в огромном каменном сапожище, перешагнул через Хребет. Руки, сведенные на груди, выпрямились, подымая обоюдоострый меч. Тра-та-та-та-та-та, – эфир прошила короткая автоматная очередь… Грозная статуя огрузла, распадаясь на полые обломки, из которых торчали ржавые прутья арматуры.
– Ну вот, – ведущая подытожила. – Как-то так.
– Сырники сделать, што ли?.. – Люба широко зевнула.
– А что это было? – он спросил встревоженно.
– Мультик. А у вас чо, нету? – сестра потянулась к пульту.
– Но послушай, это же серьезно.
– Чо, мультик-то? «Гречкой запастись, это она понимает!»
– Да какой мультик! А вдруг Ральку призовут?
– И чо?
– Убить же могут.
– Значить, – сестра смотрела на экран, – бует герой. Погибнет, защищая священные рубежи нашей Родины!
– Они же захватчики, оккупанты! – он вырвал у нее пульт. – А он – твой сын. Единственный, – злясь на себя, что не может найти правильных слов, чтобы она прислушалась и поверила, ткнул в красную кнопку.
Сестра погасла, будто ее тоже отключили от сети.
– Да чо ты распетушился. Кредит возьму – отмажу. Там и надо-то тыщ сто. В крайности сто двадцать. За год-два отдам. Не, за полтора, если под тридцать годовых, делим на цвёльф, умножаем… – с этими непонятными арифметическими выкладками она отправилась в кухню.
Но дело не только в ней, глупой сестре.
«Если завтра война… – явилась страшная мысль. – А вдруг я тоже погибну? Я – разведчик. Мы, герои невидимого фронта, остаемся безымянными».
Стало трудно дышать. Будто не его секретные данные, а сам он лежит, вытянув руки вдоль бездыханного туловища. Но не под стеклянной крышкой, как В. И. Ленин в Мавзолее, а в черном эбонитовом пенале, похожем на огромный смертник…
«Когда-нибудь все равно откроют, – неимоверным усилием он сдвинул с себя черную тяжесть, не пропускающую его будущую бессмертную славу. – Пусть не сейчас, а лет через сто. Или через тысячу. Откроют и прочтут…» – не доверив это дело грядущим поколениям, он сам открутил непроницаемую крышку гостайны, под которой должна лежать бумажка, не тронутая ни водой, ни кровью, где будет значиться: Алексей Руско – его имя и фамилия, вписанные в историю родной страны.
Бумажка-то лежала, но отчего-то с другой фамилией. «Неужели перепутали?!» – поднялось разочарование, наплывая густой горячей волной.
Мы никогда и ничего не путаем, – Геннадий Лукич напомнил укоризненно. – Разве ты забыл? Находясь в тылу врага, разведчик работает под прикрытием.
– А почему я не под прикрытием? Не тревожься, Алеша. Придет время, мы придумаем тебе легенду. По легенде у тебя будет новое имя.
– А его впишут золотыми буквами? Какими захочешь, такими и впишут. Хоть золотыми, хоть серебряными.
– Я хочу золотыми. Пусть напишут… – он собрался заглянуть в бумажку со своим новым именем. На всякий случай. Чтобы запомнить.
Но тут, в самый ответственный момент, в коридоре заголосила сестра:
– Ты а-а нё-ом не паду-умай плахо-ова, падрастешь и па-аймешь всё с года-ами! Твой а-атец тебя лю-ю-бит и помнит! Хыть давно не живё-от…
Когда он, чертыхнувшись – «С ума, что ли, сошла! Наши песни наяривает», – вернулся к тайной бумажке, его новое имя исчезло.
Будто медальон, который он в спешке принял за эбонитовый, оказался деревянным. Как у простого солдата. Того самого. Кого старик, пособник оккупантов, попытался выдать за его пропавшего без вести отца.
III
Телефон звонил и звонил. Он повернулся на другой бок, надвинул на ухо подушку. Заполошные звонки кончились. Донесся сонный голос сестры:
– Спит ищо. – И через паузу (видно, звонивший настаивал). – Ладно. Ща попробую… – сестра заглянула в комнату. – Тебя. Срочно, грит.
Он вышел в коридор. Взял замерзшую за ночь трубку. Думал, она уйдет к себе, но сестра стояла как привидение, в длинной ночной рубашке.
– Слушаю, – запечатал рукой свободное ухо.
– Выйти можешь? – Ему показалось, Ганс чем-то встревожен.