href="ch2.xhtml#id41" class="a">[80]… – слабо пробормотала она. – Те гаравел лен о дел, найис[81]… Сар мишто-о…

Матвей, понявший только слово «мишто», озадаченно пожал плечами и сказал:

– Ну… ежели хорошо, тогда и пусть. Давай вон – микстуру свою пей. Сейчас Машка придёт, воды даст.

Вечером, когда Патринка уснула, а Светлана вернулась из детского сада, в комнате с роялем открылось экстренное совещание. Старшая сестра сидела на подоконнике, нахмурив брови и постукивая пальцами правой руке по столешнице. Машка, по-мужски оседлав стул, молча следила взглядом на Матвеем, который, дымя папиросой, сердито ходил по комнате.

– Патринке нашей я говорить ничего не стал: незачем девчонке нервы доить… Но они не сами уехали, родственнички эти её! Нет! Там палатки до сих пор стоят – а из палаток всё порастащено! И подушки, и перины, и прочее всё! И посуда брошенная лежит! И жбаны с кислотой! То, что получше было, уже слободские попёрли! Я там походил, поспрашивал… Говорят, цыгане эти просто взяли и пропали в один день! Кони бродят, палатки стоят, котлы валяются – а в палатках никого! Слободские денёк присматривались, потом пошли поглядеть… ну, и уволокли сразу же всё, что брошено было! И лошадей увели! И никто не знает, куда те цыгане делись!

– Может, их забрала милиция? – неуверенно спросила Машка. – Может, они что-то спёрли в городе?

– Все сразу?!

– Странно это всё, – пробормотала Светлана. – Очень странно… Если даже этим котлярам пришлось срочно убегать – они бы всё забрали с собой! Чтобы цыгане бросили лошадей? Палатки?! Я ничего не понимаю… Не могла же Патринка нас обмануть? Зачем?

– Может, нам дядю Максима спросить о них? – осторожно предположила Маша. – Если бы арестовали женщин…

– Маша! Сейчас по всему городу арестовывают беспаспортных! Цыган – особенно! Но не целый же табор разом?! Патринка говорила – там были четыре женщины, этот её Стэво и куча детей! Кому они все сдались? Ничего не понимаю… – Светлана внимательно посмотрела на сестру. – В любом случае – Патринке ничего говорить об этом не надо. Ей сейчас волноваться ни к чему: и так еле выздоравливает. А если ещё услышит, что родня куда-то пропала!..

– Вот объясните мне: что это за родня такая? – сердито спросил Матвей. – Куда Патринке замуж в её годы? Ей насилу пятнадцать! Моложе Машки! Продали в чужую семью, не спросили даже! Жениху вон на неё наплевать с высокой горки!

– Мо-о-отька, сколько тебе объяснять? Они – котляры! Они всю жизнь так живут! Всегда невест покупают! Всегда рано замуж идут! Для Патринки всё это совершенно в порядке вещей и…

– Ежели в порядке вещей, с чего она за кислоту схватилась?

Светлана не нашлась, что возразить. Помолчав, строго повторила:

– Патринка наша пока ничего не должна знать! Вот встанет на ноги – тогда и посмотрим. А дядю Максима не дёргайте попусту. Его и дома-то почти не бывает!

Это было правдой. Наганов после отъезда жены появлялся дома два-три раза в неделю – для того, чтобы поспать несколько часов и вновь уехать на службу. Но каждый день в прихожей звонил телефон и знакомый голос спрашивал, как дела и всё ли в порядке. О больной девочке-котлярке Светлана даже не стала рассказывать отчиму.

– Вот через пару недель я закончу смену в детсадике, поедем на дачу в Селятино – и тебя с собой возьмём! – обещала она Патринке. – А как лето кончится – так и подумаем, что дальше с тобой делать. Давай только поправляйся побыстрей!

Немного спокойнее Патринке стало, когда она узнала, что в роду у Светланы и Маши есть цыгане-кэлдэраря. Маша сама сказала ей об этом в один из тёплых вечеров, когда старшая сестра задерживалась на работе, а Матвей пропадал в кишинёвском таборе у Ибриша. На столе горела лампа под зелёным колпаком, на которую слетались мотыльки из открытого окна. Сильно и свежо пахло распустившимися в палисаднике пионами, и лёгкий сквозняк шевелил страницы раскрытой на столе книги стихов. Патринка, морщась, пила обжигающий чай, а Маша, порывисто ходя по комнате, с увлечением говорила:

– Понимаешь, мой прадед хоровым цыганом был, с Грузин! Его вся Москва знала, нарочно приезжали Митро Дмитриева слушать! Но лошадьми он всё равно торговал. И вот приходит однажды в котлярский табор коней посмотреть – и видит там прабабку! Илонку! Девочку совсем! Ей тогда столько же, сколько и мне было! И уже была просватана, монету на шее носила!

– И не побоялась с чужим цыганом убежать? – зачарованно спрашивала Патринка.

– Ну, прабабка же отчаянная была! А прадед – красивый! Он на неё посмотрел, она на него посмотрела… И той же ночью он с друзьями и конями её у дороги ждал! И увёз! Мигом свадьбу сыграли! А когда на другой день её родня в Грузины явилась, бабка уже в фартуке и повязанная ходила! Вот и всё! Осталась в городе, в хоре села, петь начала… У них с дедом семеро детей было, дочери-красавицы! До сих пор из нашего рода не глядя замуж берут! Мы, когда в Москву из Питера приезжали, прабабка всегда про табор свой рассказывала и по-котлярски нас говорить учила! Видишь, я до сих пор не забыла! А мама наша ещё лучше говорит. Вот вернётся осенью – сама увидишь…

«Значит, можно всё-таки? – изумлённо думала Патринка, глядя на пляску мотыльков вокруг лампы. – Вон – кэлдэрарица, и не побоялась за русского цыгана замуж выйти, жениха оставить… В хор пошла, запела! А ведь когда это было – давным-давно!»

Вслух же она сказала:

– Ваши цыгане поют хорошо, красиво… Наши так совсем не умеют. Около нас табор русских цыган стоял, и я всё время слушала, как они поют. На разные голоса ручейками песня разливается! Вот если бы…

Патринка запнулась, не договорив. Маша, склонив к плечу голову, внимательно рассматривала её.

– Надо будет тебя осенью в театре показать, – деловито сказала она.

– Да я же… Я ничего не умею!

– Ой, да кто там чего умеет? – рассмеялась, блеснув зубами, Маша. – То же самое, что и все наши, – петь и плясать! Будешь на сцене стоять, кочевую гадалку из себя представлять и за это ещё деньги получать!

– Шутишь?..

– А вот ни капельки! – рассмеялась Маша, отбирая у Патринки пустую чашку и глядя на часы. – Ой, как поздно уже! Мотька, верно, вовсе не придёт: в таборе у своего Ибриша заночует. Давай-ка я тебе, пока ты не уснула, градусник поставлю, а потом…

– А поиграешь мне?

– Бо-о-оже мо-о-ой… – застонала Маша. – Сколько ж можно?! Патринка! Я же плохо играю! Я всего два года