Она невозмутима, распорядительна, неповиновение подчиненныхразит на месте одним ударом хлесткого, неутомимого и богатейшего одесскогоязыка…

— Сеня, ты сядешь спереди, Дина сядет сзади, я тожесяду сзади с нашей гостьей.

— Мне можно оставаться на моем месте? — хмуроспрашивает водитель Жора, глядя в зеркальце. Он в постоянной оппозиции кначальству.

Меня привозят на Ланжероновскую к какой-то роскошной, толькочто отделанной гостинице «Моцарт», рядом с Оперным театром, светящимся втемноте огнями… Я выхожу из машины и, раскинув руки, восклицаю:

— Боже, это же знаменитое место!

— Шоб оно не стало еще более знаменитым, — говоритЖора, доставая из багажника мою дорожную сумку, — сойдите с проезжейчасти…

Маша поднимается со мною в номер, показать — как встречаютгостей настоящие одесситы. Номер действительно превосходный, гостиница дорогая,уютно-домашняя… Я ежеминутно помню, что там, внизу, Машу дожидаются Жора иСеня. Но ее этим не прошибешь. Маша, в отличие от меня, рождена бытьначальством…

Она повествует, как Шая наш, приехав с очередной инспекцией«за бдительность в Одессе» душевно проговорил с ней до рассвета, после чегонакатал на нее телегу в Иерусалим.

— Он у меня теперь будет гулять по Одессе один, битьсялысиной о фонтаны! — обещает Маша.

Когда через час я осторожно напоминаю, что там, внизу,дожидается Жора… Маша говорит:

— …Смотри, этот жлоб получает триста долларов только зато, чтобы провезти меня в офис через Дерибасовскую, а потом в пять отвезтиобратно. Я спрашиваю недавно — «Почему Миша ходит с постной рожей?» (это другойнаш жлоб-водила), — «У него плохо с финансами». Я говорю: «Смотри, сейчася сяду, и стану плакать над Мишиными финансами сидя, стоя у меня не выйдет». Аон мне: — «Если уж вы ищете поплакать над финансами, поплачьте над моими». Яему: — «Жорик, Незнанский не имеет столько времени писать свои детективы,сколько ты имеешь времени их читать… А если тебе не нравится твое материальноеположение, я могу сейчас рассказать сценарий твоего увольнения: сейчас тыподнимешь мои сумки до квартиры, и, перед тем, как закроешь дверь, я скажутебе, что завтра ты можешь не выходить на работу».

— «А сколько, вы думаете, мы, шофера, должныполучать?!»

— «Ты? Нисколько! Ты уже заработал геморрой наНезнанском»…

И так далее… Ее голос перекатывается, как ручей, одна темасменяет другую, и все — в точку, все смешно, так что я хохочу, неостанавливаясь.

Наконец остаюсь одна… Время — первый час ночи… Я медленностелю, долго, растягивая удовольствие, стою под горячим душем…

Мысль, что я — в Одессе, в легендарной Одессе, не дает мнепокоя… Наконец ложусь, включаю телевизор и попадаю на одну из тех передач,которые, собственно, являются современной заменой Колизея. Они предназначеныраззадорить зрителя, ублажить его какой-нибудь дракой между оппонентами, расковырятьнемного внутренности каждого из участников и продемонстрировать их публике…Словом, включаю, и вдруг вижу Мишу Каценельсона. Он сидит по одну сторону стола— жизнерадостный и боевитый, закидывая пряди волос со лба и заводя их зауши, — а по другую, рядом с ведущим, сидят трое характерных лиц:бородатых, угрюмых и как-то безадресно раздраженных… и минуты через полторы ядогадываюсь об источнике этого раздражения. Главный их, косноязыкий, с тяжелымлицом, что-то говорит, но не владеет ни собственным языком, ни темой… Мишаулыбается, перебивает, восклицает, речь его, как обычно, закручивается в такиебрюссельские кружева, что, не вслушиваясь в текст, я вижу, что Миша делает их,как хочет, одним мизинцем — а заодно с ними и ведущего, просто потому, что никтоиз оппонентов, а также редакторов передачи, а также зрителей, не понимает егослов, и, следовательно, не может возразить…

Я зеваю, тянусь по одеялу к пульту — выключить этотаттракцион, но вдруг замираю, уловив несколько понятных мне слов. И если вычленитьсмысл, если обнажить средь Мишиных кружев простую вязку смысла, то сказанное имможет звучать примерно следующим образом:

— …к этой теме, теме потерянных израилевых колен, надоподходить с осторожностью, на ней кто только не катался и чего только ни настрочилв самозабвенном упоеньи… По мнению Талмуда, 10 колен утеряны навсегда, иникогда не вернутся, все поиски и розыски, предпринимаемые сегодня, есть неболее чем погоня за сенсациями отдельных авантюристов.

Но эта легенда глубоко пустила корни во всемирный фольклор ичасто используется во всяких «эзотерических» книженциях. Например, в«Баудолино» Экко тоже не преминул в группу, разыскивающую таинственную странупресвитера Иоанна, включить еврея, естественно, раввина и, конечно же, Соломона— других ведь имен и занятий у евреев нет и быть не может! Этот раввин вместесо своими христианскими собутыльниками разыскивает пропавшие десять колен имифическую реку Самбатион. Экко играючи соединил вместе два предания, иполучается, будто десять колен живут в стране пресвитера Иоанна и, наверное,как же иначе, исповедуют там истинную христианскую веру, — то есть, посути, уже не представляют для своего народа никакого интереса…

И далее Миша с удовольствием говорил уже вовсе непонятное опотерянных коленах с точки зрения Кабалы: мол Творец, дабы проявиться в своихсозданиях, распространился в десяти свойствах, создав лестницу Его постижения…

Я зевнула и выключила телевизор.

…На другой день, перед выступлением, — а Маша сняла зална пятьсот мест, и он — как обещает она — будет полным, — меня везут врезиденцию — местное отделение Синдиката. Это непременная часть визита. Каждыйсиндик считает своим долгом похвастаться перед москвичами своим хозяйством. Какправило, у всех действительно прекрасные офисы. И только мы в Москве продолжаемсидеть в своем оборонном детском садике.

Мы проходим анфиладой каких-то просторных помещений, всевстают, вытягиваются, и — не скажу, что падают ниц, но впечатление такое, чтовесьма к этому близки. Пройдя мимо подчиненного, Маша вполголоса комментирует,представляет, рекомендует:

— Рая Фирман, весит 20 кеге в тапочках, но бабахорошая.

— Фима Крутик, хороший парень, еврейская душа, жлоб,работал вышибалой в пабе в Израиле…

И на ходу, чуть притормозив:

— Рая, как папа?

Рая, одесским зачином:

— Ой, он опять хочет кого-то в дом… Я говорю, —папа, ты приведешь шиксу, она отсудит квартиру, ты кончишь на скамейке… Вчерасоседка завела к нему свою сестру, Клаву, хорошую женщину… Так он поставилпластинку, «Аидише мамэ», сидит, плачет… Говорит — Клава, а почему вы неплачете? — А почему я должна плакать? — Если вы не плачете как я, вы— антисемитка, Клава… Она обиделась и ушла. Так шо он уже обратно свободныймужчина…

…Разумеется, мне «показывают Одессу» по полной программе:Дюк… лестница… Приморский бульвар… Какой-то пожилой господин, приветственномашущий из окна угловой гостиницы.

— Сеня Бужерович… — говорит Маша, посылая томувоздушный поцелуй… — Приехал в Израиль лет тридцать назад, валялся на скамейкахв парке — ночевал там, больше негде было. Потом — без паузы — стал адвокатом,не зная иврита, и не узнав его никогда. Он нашел нишу: права инвалидов войны.Посадил писать прошения старого еврея из Польши, и дело пошло… Довольно быстрона моих глазах разбогател. Когда встречал меня на улице, кричал: — «Люба моя!Зайди в контору!» Он был писаный красавец. Сейчас ему 75, он и сейчасинтересный мужчина со слуховым аппаратом. Регулярно приезжает в Одессу, —ты видела эту гостиницу? Одна из самых дорогих… — много жертвует, ставитпамятники. Привозит старых евреев-одесситов с Брайтона, из Филадельфии, изБалтимора…