Мать учила меня: «Нет награды больше, чем имя, нет сокровища дороже жизни. Береги это».

Надпись на роге:

Произойти от обезьяны

Был человеку путь не мал.

В обратный путь пустился пьяный,

За час опять животным стал.

Когда Шамиль укрепился на горе Гуниб, взять его не было никакой возможности. Но нашелся изменник, который показал неприятелю тайную тропу. Фельдмаршал князь Барятинский одарил этого горца золотом.

Позже, когда Шамиль находился уже в Калуге, изменник пришел в отчий дом. Но отец его сказал:

— Ты изменник, а не горец, не человек. Ты не мой сын.

С этими словами он убил его, отрезал голову и вместе с золотом бросил со скалы в реку. Сам отец тоже не мог больше жить в родном ауле и показываться людям на глаза. Ему было стыдно за сына. Он ушел куда-то, и с тех пор о нем больше не слышали.

До сих пор горцы, когда идут мимо того места, куда брошена была голова изменника, кидают туда камни. Говорят, что даже птицы, пролетая над этой скалой, кричат: «Изменник, изменник!»

Однажды Махач Дахадаев приехал в аул, чтобы вербовать бойцов в свой отряд. На годекане он увидел двух горцев, игравших в карты.

— Ассалам алейкум. Где ваши мужчины, ну-ка, соберите мне их.

— Кроме нас, в ауле нет больше мужчин.

— Вах! Что за аул без мужчин. Где же они?

— Воюют.

— А! Оказывается, в вашем ауле все мужчины, кроме вас двоих.

Был случай с Абуталибом. Принес он часовщику исправить часы. Мастер в это время был занят починкой часов сидящего тут же молодого человека.

— Садись, — сказал часовщик Абуталибу.

— Да у тебя, я вижу, люди. Зайду в другой раз.

— Где ты увидел людей? — удивился часовщик.

— А этот молодой человек?

— Если бы он был человеком, он сразу встал бы, как только ты вошел, и уступил бы тебе место… Дагестану нет никакого дела, будут ли отставать часы у этого лоботряса, а твои часы должны идти правильно.

Абуталиб потом говорил, что, когда ему присвоили звание народного поэта Дагестана, он не был так обрадован, как тогда в мастерской часовщика.

В Дагестане живет тридцать народностей, но некоторые мудрые люди утверждают, что живут в Дагестане всего два человека.

— Как так?

— А так. Один хороший человек, а другой плохой.

— Если так считать, — поправляют другие, — то в Дагестане живет один человек, потому что плохие люди — не люди.

Кушинские мастера шьют папахи. Но одни их носят на голове, другие держат на вешалках.

Амгузинские кузнецы куют кинжалы. Но одни прицепляют их к поясу, другие вешают на гвоздь.

Андийские мастера делают бурки. Но одни их носят в непогоду, другие прячут в сундук.

Так и люди. Одни всегда в деле, в работе, на солнце, на ветру, а другие подобны бурке в сундуке, папахе на вешалке, кинжалу на гвоздике.

Будто бы за Дагестаном наблюдают три мудрых старца. Они прожили долгие века, все видели и все знают. Один из них, вникая в древнюю историю, оглядывая старинные кладбища, задумываясь о летящих по небу птицах, говорит: «Были люди в Дагестане». Второй, глядя на сегодняшний мир, показывая на зажженные в Дагестане огни, называя имена отважных, говорит: «Есть люди в Дагестане». Третий старец, мысленно обозревая грядущее, оценивая тот фундамент, который мы заложили для будущего сегодня, говорит: «Будут люди в Дагестане».

По-моему, правы все три старика.

Некоторое время назад гостем Дагестана был прославленный космонавт Андриян Николаев. Заходил он и в мой дом. Моя маленькая дочурка спросила:

— Ав Дагестане нет своего космонавта?

— Нет, — ответил я.

— А будет?

— Будет!

Будет, потому что рождаются дети, потому что мы даем им имена, потому что они растут, шагают вместе со страной. С каждым шагом они ближе к своей заветной цели. И пусть в других местах скажут про Дагестан, как мы говорим про аул, в котором порядок и мир: там есть человек.

НАРОД

«Скажи, Америка такая же большая страна, как и наша? У них больше населения или у нас?» — так спрашивала моя мать в 1959 году, когда я возвратился из Америки.

Умеющий веселиться без шума и звона,

Умеющий плакать с сухими глазами,

Умереть умеющий без жалкого стона —

Таков человек, рожденный горами.

В ночное окно в тихом, спящем ауле, может быть в дождь, может быть в хорошую погоду, раздается короткий стук.

— Эй, есть там мужчина? Седлай коня!

— А ты кто?

— Если спрашиваешь «кто», оставайся дома. От тебя толку не будет.

И опять: стук, стук.

— Эй, есть там мужчина в доме? Седлай коня!

— Куда? Зачем?

— Если спрашиваешь «куда», «зачем», оставайся дома. От тебя толку не будет.

В третий раз раздается стук.

— Эй, есть там мужчина в доме? Седлай коня!

— Сейчас. Я готов.

Вот мужчина, вот горец! И поехали они вдвоем. Стук, стук. «Есть там мужчина? Седлай коня». И вот их уже не двое, не трое, не десять, а сотни и тысячи. К орлу прилетел орел, за человеком пошел человек. Так и образовался народ Дагестана. Ущельные ветры качают люльки, горные реки поют колыбельные песни:

— Где ты был, Дингир-Дангарчу?

— В лес ходил Дингир-Дангарчу.

Родился сын — под подушку положили кинжал. На кинжале надпись: «У отца была рука, в которой я не дрожал, будет ли и у тебя такая?»

Родилась девочка, на колыбель повесили колокольчик с надписью: «Будешь сестра семи братьев».

Качаются в ущельях зыбки на веревках, перекинутых с одной скалы на другую. Растут сыновья, растут и дочери. Вырос народ Дагестана, выросли у него усы, можно закручивать.

И стало дагестанского народа один миллион и сто тысяч. Пошла о нем слава по отдаленным горам, обожгла эта слава ненасытные сердца завоевателей, потянулись к Дагестану жадные руки.

Дагестанцы говорили: «Оставьте нас в покое у наших домашних очагов, с родителями и женами. Нас и так мало».

Враги отвечали: «Если вас мало, то разрубим каждого из вас надвое, и вас будет больше».

Начались войны.

Загорелся, запылал Дагестан. На склонах гор, в ущельях, в скалах погибло сто тысяч лучших сынов Дагестана, самых молодых, крепких, отважных.

Но остался миллион. А ветры по-прежнему качали колыбели, не умолкли колыбельные песни. Выросло сто тысяч новых дагестанских сынов. Дали им имена погибших героев. И тогда на Дагестан надвинулось нашествие арабов.