– А найдет? – отложив уголек, с сомнением спросил Коля.

– А мы с собой бересту возьмем. Заблудится – укажем путь-дорогу.

На бересте вновь возникла новая надпись, и мы склонились над столом, ударившись лбами.

– Где Любава? – хором прочитали мы.

– Ты же не умеешь читать? – удивился Коля.

– Да тут все понятно, – сама себе удивилась я, разглаживая край бересты, и вздрогнула. – Ты понимаешь, что у нас спрашивают? Тот, кто пишет, догадался, что отвечает не Любава!

Кончики пальцев опалило огнем, я отдернула руку, затрясла обожженными пальцами. По бересте разлилось пламя, хлынуло на стол, жадно вгрызлось в доски, скатилось на пол. В избе стало светло, как днем.

Коля схватил меня за руку и крикнул:

– Бежим!

Но не тут-то было. Огонь в считаные мгновения охватил бревенчатые стены, и вот уже повсюду шумело-бушевало огненное море. Нетронутым оставался только островок в центре горницы – и то только благодаря ведру воды, которое разлил недавно Коля, и влага еще не успела испариться с досок и не подпускала огонь ближе. Прижавшись спиной друг к другу, мы с Колей кружились по кругу, отчаянно выискивая путь к спасению. У ног тревожно мяукал кот. Пламя, присматриваясь к нам, постепенно подкрадывалось ближе, осушая доски и прокладывая себе дорогу.

– Сделай что-нибудь!

– Я пытаюсь, – с отчаянием в голосе прокричал Коля. – Но ничего не получается.

– Вызови дождь! Заморозь огонь! Прикажи, чтобы он расступился и пропустил нас к выходу, – выпалила я, жмурясь от яркого пламени. В моей голове проносились десятки вариантов спасительной магии, вот только мне она была не под силу. Зато сила была у Коли, и если уж его заклинания беспомощны, то пусть воспользуется моими идеями.

– Не могу! Это сильнее меня! Этот огонь, он подрывает мои силы.

– Тогда перенеси нас отсюда куда-нибудь, хотя бы за ворота!

– Я не умею!

– Попробуй!

Огонь подступал все ближе, от жара изба превратилась в баню: пот стекал по лицу, застилал глаза. Внезапно мне под ногу попался какой-то камешек, я оступилась и упала бы в пламенное море, если бы меня не подхватил Коля.

– Уголек! – Я рухнула на колени, схватила черный кусочек и, осененная внезапным решением, принялась ползать по кругу, обводя линию вокруг нас. Если уголек волшебный, как и береста, на которой он писал, возможно, он сбережет нас от пламени и не позволит ему приблизиться. От едкого дыма, который постепенно заполнял избу, начали слезиться глаза, становилось трудно дышать, но я все чертила спасительную линию. Замкнув круг и продолжая крепко сжимать уголек в руке, я поднялась в полный рост и зажмурилась от порыва ветра, ударившего в лицо. А когда открыла глаза, увидела, как пламя отбросило к стенам – будто волна отхлынула с берега.

– Спасены… – выдохнула я, уже занося ногу над линией, чтобы броситься к сеням, но тут Коля рывком втянул меня обратно.

Я не успела возмутиться, только с ужасом смотрела на пламя, которое поднялось девятым валом, лизнуло потолок и волной цунами бросилось на нас. Это был конец. Из глаз полетели искры – это Коля резко прижал меня к плечу и развернулся, закрывая спиной. Перед глазами пронеслась вся жизнь, и почему-то прозвучал, перекрывая оглушительный треск пламени, печальный голос кота: «А когда ты умрешь, никто не вспомнит о тебе, потому что в людской памяти не останется ни одного твоего доброго дела…» И если раньше его слова показались мне глупостью – ведь я собиралась умереть столетней старушкой в своей постели и впереди были годы потенциальных добрых дел, – то сейчас они прозвучали приговором, и я крепко зажмурилась в ожидании казни. Как символично: я буду сожжена как ведьма и никто обо мне не вспомнит, потому что все волшебство, которое я творила в жизни, было направлено исключительно на меня, любимую.

– Смотри… – прошипело пламя. – Смотри!!!

И я открыла глаза, стыдясь своей слабости, отстранилась от Коли и обмерла, непонимающе глядя перед собой. Волна пламени, негодуя, билась о невидимую преграду, очерченную угольком.

– Смотри, – как завороженный, повторял Коля, голос которого я приняла за шипение огня, – ты его остановила. Мы спасены.

Но радости не было, только тоска и отчаяние. Я в недоумении посмотрела на Колю: неужели он не понимает?

– Это не спасение, – пробормотала я и закашлялась от дыма. – Это отсрочка.

– Что?

– Не сгорим, так задохнемся. Какая разница?

Варфоломей горестно мяукнул. Коля раскрыл рот, чтобы мне возразить, но вдохнул порцию дыма и глухо закашлялся, вытаращив глаза. Кажется, дошло. Граница защищала нас от огня, но пропускала дым и жар. Тепло опутывало тело, словно щупальца осьминога, делая его податливым и безвольным. Сейчас бы в ледяную прорубь – взбодриться, собраться с силами. Но некуда никак.

Не спрятаться, не спастись от жара, не укрыться от дыма, не погасить огонь. Уж лучше бы я утонула в озере несколькими часами раньше и стала русалкой. Или навсегда осталась бы в Океании во время предыдущего задания магистров. Вода – прохладная, солоноватая, обтекающая кожу, – казалась сейчас отрадой. Вода – это жизнь. В ней живут миллионы разноцветных рыбок, в ней копошатся крабы и сплетают свои извилистые тела пятнистые мурены. Под толщей воды раскинулись на песчаном дне просторные тенистые пещеры и причудливые, источенные волнами, каменистые дворцы русалок. Вода – это возрождение. Даже погибшие корабли обретают здесь вторую жизнь, становясь пристанищем для подводных жителей. Вода милосерднее, добрее, чем огонь. Огонь – всегда разрушение, всегда пепел, всегда небытие. Огонь был стихией моей сестры Селены, разрушительной стихией. На пожарище новой жизни не построишь, зато наводнение, помимо разрушений, несет обновление, насыщает почву, смывает ветхие постройки, чтобы взамен их построили новые, крепкие, радующие глаз. Из воды можно выплыть, от огня – не сбежать. Вода ласкает, успокаивает, убаюкивает. Под толщей воды сокрыт огромный, разноцветный мир. Уж лучше стать его частью, плавать бок о бок с забавными рыбками-клоунами, гонять пугливых гуппи, любоваться со стороны опасными и прекрасными крылатками, уступать дорогу важным китам, нырять наперегонки с дружелюбными дельфинами, чем…

Треск огня перекрыл рокот бушующего моря, соленая прохладная волна хлынула в губы и в уши, закрутила в кольцо, подбросила к бревенчатому потолку, вспарывая кровлю. Дом Любавы вместе со всей утварью разнесло в щепки, а мы с Колей и котом, мокрые и оглушенные, как жертвы кораблекрушения, рухнули на затопленную и покрытую обломками дерева землю. Вода смягчила приземление и стала мельчать на глазах, вытекая за забор, впитываясь в почву и оставляя на земле, припорошенной золотым песком, обитателей моря: медуз, мурен, крабов, рыб. Солнце, всходившее над Лукоморьем, осветило масштаб катастрофы.

– Что это было? – потрясенно промычал Коля, отфыркиваясь от воды и вынимая из-за пазухи извивающуюся гуппи.