– Вот, заехал на минутку…

– Только на минутку?

Петруччи разлил кофе.

– Да нет, не на минутку… Я бы хотел сказать, что ты думаешь о Чикаго?

– Страшная трагедия.

– И?

Петруччи поставил кофе на стол.

– Есть два варианта ответа. Первый – найти тех, кто это сделал. И покарать. Именно их и никого другого. Второй путь – начать войну. Крестовый поход против оси зла. Это то, как мы поступили в 2001.

– Ты считаешь, что тогда мы допустили ошибку?

Петруччи отпил кофе и поставил чашку на стол.

– Да, считаю, – спокойно сказал он. – И я был одним из тех, кто ее допустил.

– Интересно…

– Мы попытались переделать целый мир… другой мир, совершенно отличный от нашего. Они живут иначе, мыслят иначе, молятся иначе. У них другое летоисчисление – у них сейчас на календаре тысяча четыреста сорок какой-то там год от Хиджры – и это не пустые слова, они действительно живут в средневековье. Но мы пришли к ним и сказали – вы должны построить у себя демократию. Ради Бога, если завтра устроить голосование, напасть на Америку или нет – девяносто процентов как минимум проголосует За.

– Ты упрощаешь.

– А какой смысл усложнять? Война продолжается двадцать лет и будет продолжаться еще двадцать, если кто-то ее не прекратит.

– То есть ты предлагаешь признать поражение?

Петруччи покачал головой.

– Нет. Я предлагаю прекратить войну, в которой мы никогда не добьемся победы. Мы должны добиваться победы иначе.

– Как же?

– Как в случае с Советским союзом. Если бы пятьдесят лет назад кто-то отдал бы приказ наступать – мы все, ты, я – мы все были бы мертвы. Но мы победили. Только почему то забыли, как именно мы победили. На той стороне – полно молодежи. Они видят, как мы живем, и хотят жить так же. Они хотят вести Инстаграм и плевать на запрет изображать людей в Коране. Они хотят читать рэп и плевать им на нашиды. Они хотят слушать музыку. Они хотят заниматься сексом до брака, а не долбиться пять раз в день лбом о землю. Мы победили русских, когда русские спросили свое коммунистическое руководство – почему у нас нет телевизоров, автомобилей, нормального жилья у каждого, почему мы так бедны, сколько нам еще ждать обещанного вами изобилия? Как только русские начали задавать подобные вопросы – один из самых зловещих в человеческой истории режимов был обречен. Точно так же рухнет любой созданный ими Халифат – когда их молодежь начнет задавать подобные вопросы. У них нет ресурсов, чтобы обеспечить людям нормальную жизнь и никто не хочет жить в обстановке сплошных запретов. Но молодежь не начнет задавать вопросы, пока они видят каждый день американских солдат на улицах. Это задевает их гордость. Зачем ты пришел? Ты пришел от имени президента?

– Нет, ни в коем случае. Кстати, что ты думаешь о нем?

– О ком, о президенте?

– Именно.

– Слабак.

– Так легко говорить.

– Это и в самом деле так – он слабак. Он говорил много правильного во время предвыборной кампании, но когда дошло до дела, у него кишка оказалась тонка. Он просто предпочел послушать тех же самых ублюдков, которые довели нашу страну до края. Так все-таки что тебе нужно?

Вильсон посмотрел на часы.

– Сколько на твоих?

– Шестнадцать, без двух.

– Отлично. Вот за этим я сюда и пришел. Сверить часы.

…

Если это не мирная инициатива, тогда кто?

В Вашингтоне полно самых разных структур, но действительно повлиять на ситуацию могут немногие.

Или он все же решил вернуться к тому что он говорил на предвыборных митингах?

В свое время он немало сил потратил на то чтобы вернуть бывшего губернатора Айовы на путь истинный…

…

Герб Вилсон, как и многие политики его уровня – жил в Джорджтауне. Это пригород Вашингтона, там все и живут, в Вашингтоне живут только негры. Границу между Вашингтоном и Джорджтауном легко найти – за Вашингтоном внезапно начинается высотная застройка с небоскребами. Дело в том, что в Вашингтоне законодательно запрещено строить здания выше, чем купол Капитолия…

Но он жил в пригороде Джорджтауна, в дорогом, но не слишком коттеджном поселке с частной охраной.

Поставив машину перед домом, он решил пройти в дом через гараж. Дом у него был типично американский – гараж, как часть дома, не пристройка, от него идет дверь в комнату отдыха, размером больше ста квадратных футов с бильярдом. Рядом – спортзал, небольшой правда, пара кладовых и кухня – у нее есть выход на задний двор на лужайку. Такая «вторая» кухня специально делается под вечеринки на заднем дворе. Все помещения «для жизни» – они на втором, там же и спальни.

Он поднялся наверх, бросил ключи от машины на столик – и…

– Как ты здесь оказался?

Бывший замдиректора ЦРУ пожал плечами.

– Открыл дверь и вошел.

– Отмычкой открыл?

– Нет, ключом.

– Что-то я не помню, чтобы давал тебе ключи.

– Мои ключи – откроют любые двери.

Вилсон прошел в залу.

– Выпьешь?

– Если нальешь. Чистый.

Помощник президента достал бокалы, плеснул на дно каждого из них, добавил льда. У него был пистолет, как и у большинства американцев – но он был в ящике стола.

– Что тебе надо?

– Я слышал, в Белом доме что-то происходит.

– Что именно?

– Это я у тебя должен спросить.

Вильсон поставил бокал на стол.

– Если тебе сказали, что что-то происходит, почему не сказали, что именно?

– Потому что прямого доступа у них нет. В отличие от тебя.

Вильсон отпил из своего бокала.

– Утром было совещание.

– И?

– Президент поднял вопрос о войне в Йемене. По его мнению, мы должны прекратить поддерживать ЛАГ и потребовать немедленно прекратить.

– После того, как мы сами это санкционировали?

– Именно.

Заместитель директора Кирш иронически поднял брови.

– С чего это наш Чайка57 решил переиграть?

– Он получил какую-то информацию.

– Мы пришли к тому же самому.

– Информацию помимо официальных каналов. Помимо всего.

…

– Раннюю пташку58 контролируете вы. Всю информацию по линии минобороны – так же контролируют. Я контролирую всех, кто к нему заходит и политические каналы информации.

– Тогда как он получает информацию поверх всего? Думай!

И тут Вильсон вспомнил.

– Девро.

– Что?

– Джеб Девро.

– Кто это?

– Один из начальников смен Секретной службы. Как только дежурит он и его смена – президент любит поболтать с ним. По полчаса, по часу. Всем давно бросилось это в глаза, но вопросов никто не задавал. В конце концов, президент – должность одинокая. Если кто-то и нашептал что-то, то