Скоро и он высохнет от любви к этой капризной и непредсказуемой царице, живущей в похожем на нее мире, то нежном, то жестоком. И зачем ей понадобилось это свидание? Разве нет более неотложных дел? Надо послать людей прочесать дороги провинции, осмотреть границы, надо удвоить стражу во дворце, чтобы избежать нового заговора, надо расспросить звезды. Едва став вдовой, она зовет его сюда, на поле, где сожгли останки ее мужа!

Хрупкая, хрупкая и сильная Сарасвати. Он не понимал ее и от этого любил еще больше. Мадек поднял с земли полуобгоревшее полено и вспомнил, как царицу толкали к костру с телом Бхавани! Какое удивительное хладнокровие!

Солнце спустилось еще ниже; он подумал, что она не придет, и стал затаптывать обугленный обрубок дерева. Она не придет, она просто смеется надо мной, она хочет посмотреть, как я унижаюсь ради нее, она следит за мной сверху, из крепости, и смеется, она смеется. Он уже собрался уходить, когда увидел ее на дороге.

Наконец она пришла, ее покрывала трепетали в лучах заходящего солнца. Она была одета в красное муслиновое сари, ее можно было принять за крестьянку. Подойдя к Мадеку, она отвела с лица покрывало, расстелила ткань на земле и поставила на нее маленькую корзинку и три лампы.

— Иди сюда! — сказала Сарасвати и зажгла лампы.

Он не смел двинуться с места.

— Иди сюда!

— Госпожа… Ты одна. Разве ты не боишься, что и тебя убьют?

— Меня не убьют. Ляг.

Он не двинулся.

— Чего ты ждешь от меня?

Она взглянула на него с удивлением:

— А ты, разве ты ждешь от меня не того же, чего жду от тебя я?

Это могло быть ловушкой. Он опять отказался сесть рядом с ней на подстилку.

— Я немного знаю обычаи твоей страны. Вдова, индийская вдова проклята; несчастье тому, кого она изберет, несчастье тому, кто за ней последует.

— Я отказалась от сати, Мадек. Я собираюсь жить долго и счастливо!

Теперь она говорила с вызовом, как говорят с противником, как говорят, когда ведут людей в бой. Тогда он вспомнил утреннюю церемонию, вспомнил, как толкали ее женщины, как она сопротивлялась их давлению.

— Мадек, я так решила, как только увидела труп Бхавани, знай это. Проклятие не для меня. Оно больше подходит для первой супруги. В конце концов она и выполнила свой долг первой жены, последовала за умершим. Что до меня, то я решила жить. У меня есть сын. Во дворце нет мужчины. Я сама буду мужчиной. Я дочь Раджпутаны, я кшатрийка!

— А Диван? А астролог?

— Диван — просто изнеженный старик, — улыбнулась она. — Что до астрологов, то надо быть фиранги, как ты, чтобы не понимать, что это ученые, а не люди действия.

— Так я нужен тебе?

Она склонила голову сначала на одну сторону, потом на другую, и украшения, которые она снова надела после утренней церемонии, тихо звякнули.

— Нужен мне, нужен мне… Я не понимаю, что ты хочешь сказать. — Она приблизила свое лицо к его: — Давай помолчим, Мадек-джи.

Он удивился тому, как она восстановила дистанцию между ними, сказав это «Мадек-джи». Еще одно полено догорело, и она вдруг нахмурилась. Он опустил глаза. Тут все казалось знаками, все говорило на языке, который он был не в силах расшифровать. Но как попросить разъяснений? Наступило волшебное, хрупкое мгновение, и он боялся разрушить его. А ведь многого он еще не понял: чужестранец, белый, как и он сам, который убил раджу, сати первой супруги; женщины, которые толкали Сарасвати, и главное — ее отказ от костра; тайна этой величавой царицы, спокойной и холодной в своем трауре.

Холодной? Нет, холодной она не была. Или больше не была. Ибо она протянула к нему руки, сложила их вместе в жесте приветствия или молитвы:

— Мадек!

— Сарасвати…

— Есть два вида любви, — прошептала она. — Любовь свакийя, которая есть законный союз, и любовь паракийя, которая не получает одобрения остальных. Мадек-джи, наша любовь — паракийя, но от этого она не менее прекрасна.

— Свакийя… паракийя… — повторил Мадек, садясь рядом с ней на землю.

Он избегал прикосновения к расстеленной ею ткани. Он понимал, что с минуты на минуту перестанет сопротивляться, но старался по возможности отдалить это мгновение. Он поднял кусочек обугленного дерева, и его пальцы почувствовали все еще сохраняющееся тепло. Он дрожал.

— Не говори мне о любви!

— Пути любви необычны, Мадек. Если ты желаешь любви, отдай ей все свои помыслы. Обезумевшая от музыки газель бросает вызов смерти и решается войти в охотничий павильон, где играет вина. Бабочка, влюбленная в свет, жертвует своим телом, превращая любовь в пламя. На закате пчела оказывается пленницей цветка, который смыкает лепестки, и ты сам видел, как птица чакор, охваченная страстью к луне, поедает раскаленные угли. — Ее голос становился все нежнее; она гладила его по рукам, по лицу, по волосам. — Глупцы, бегущие от женщин, пожинают только горькие плоды! Впрочем, никто не может сопротивляться Каме, богу любви. Скорее горы вплавь пересекут океан, нежели люди смогут обуздать свои чувства. И даже Брахма не смеет противиться тому, что предпринимает охваченная страстью женщина.

Он оттолкнул ее:

— Что ты хочешь сказать? Что я здесь твой пленник и должен умереть ради твоих желаний, как эти несчастные слуги, которых подвергли пытке?

Слова застряли у него в горле. Он не успел закончить фразу, как гнев уступил место отчаянию. Сейчас она, конечно, встанет, опять примет царственный и властный вид, соберет все эти ткани, унизит его в последний раз; и он умрет, так и не овладев ею. Овладеть! Но можно ли действительно овладеть такой женщиной? Удалось ли самому Бхавани хоть однажды подчинить, унизить, подавить ее?

«Она уйдет», — сказал он себе, и у него на глазах появились слезы. К его великому удивлению, Сарасвати продолжала ласкать его; ее восхитительные руки задержались на его шее.

— Пути судьбы странны… Когда-то давно так сказал мой гуру, отдавая меня старому радже Годха. «Возможно, он пожелает сделать тебя своей супругой, и этому надо будет подчиниться. Но он стар, он скоро умрет. Тогда в день, когда для тебя наступит траур, — сказал он, — разорви цепи условностей. В тебе есть сила, Сарасвати, ты — ваджрапани, ты должна отдать эту силу мужчине, которого полюбишь. Ни в коем случае не делай сати, такие вещи хороши для слабых женщин. А ты — носительница энергии». И все это время, пока я смотрела только на Бхавани, я ничего из этого не понимала; если бы он умер раньше, я последовала бы за ним на костер, как первая жена. Мой гуру был прав: женщины зенаны изнежены и боязливы. Они хотели бросить меня в костер, потому что знали, что я хочу жить. Жить ради Гопала… Ради Годха. Ради самой себя.

— Я видел. Как у тебя хватило сил сопротивляться?

Он тоже стал гладить ее лицо.