ж… – Он помедлил. – Жаль. А мог бы пригодиться. Так. Клошке плетей и вон из замка. Тем двум, что спали у ворот, тоже всыпать, чтобы впредь смотрели лучше. Что до травника… Упускать его нельзя. Я сам займусь поимкой.

Кришан молча покачал головой. Поднял взгляд.

– Это может быть опасным, мой господин, – сказал он и покрутил меж пальцами браслет. Камень мерно вспыхивал и гас – малиновое на чёрном. Некоторое время оба молча смотрели на него, затем Кришан продолжил: – Кто знает, что за тварь нам попалась. К примеру сказать, что он делал в лесу? Не травы же он зимой собирал, в самом деле! Там нехорошее место, у камней, я спрашивал у Варги. Чего ради простому человеку там быть? Нынче в лесу столько снега, что, не зная троп, провалишься по пояс. Доверьте это мне. Он не мог уйти далеко – я возьму людей с десяток, мы прочешем дороги, а если он подался в лес, пойдём по следам.

– Дело говоришь, – одобрил граф. – Пусть будет так. Бери людей.

Кришан подбросил браслет на ладони. Посмотрел на камень.

– Эту штуку я возьму с собой.

Граф кивнул:

– Поступай, как знаешь.

* * *

Покинуть замок оказалось проще, чем думалось травнику, – в холодных сумерках у стражей не было охоты лишний раз ходить к воротам. Горел лишь один факел, два других задуло ветром. Травник прохромал мимо, поднявши воротник, отмахнулся в ответ на окрик и двинулся дальше. Кафтан и шапку стражники признали, равно как и хромоту, на том и успокоились – мыслимо ли дело, чтобы кто из пленников сбежал?

Ночь была тиха и холодна. Кружился, падал лёгкий снег. Ущербный месяц скрыли облака. Травник углубился в лес, оставив в стороне дороги, и шёл всю ночь без остановок, лишь у высокой приметной сосны задержался отыскать свой посох, нашёл и двинулся дальше лосиными тропками. Кафтан был длинноват и вдобавок безбожно жал под мышками, сапоги же, наоборот, оказались велики. К рассвету лес заметно поредел, а вскоре и вовсе сошёл на нет. На горизонте замаячили далёкие увалы старых гор. Путник взобрался на пригорок и остановился отдохнуть. Он совершенно выбился из сил. Болели сбитые в кровь ноги. Он долго смотрел на гаснущие огоньки ближних деревень, на лес, стеною вставший за спиной и уходящий вдаль на запад, на башни замка, всё ещё торчащие над ним. Навряд ли граф оставит всё как есть, погоня будет – в этом не было сомнений. Тот снег, что шёл всю ночь, наверняка собьёт собак со следа, но кроме собак ведь есть ещё люди. Куда идти? Кому довериться?

Он вздохнул и вдруг насторожился: показалось или на самом деле в воздухе потянуло дымом? Он принюхался – нет, не показалось. То был не дым холодного костра и не гарь лесного пожара, просто уютный и тёплый дымок. Где-то рядом готовили еду. Беглец помедлил в нерешительности, но в этот миг поблизости совсем уж по-домашнему заблеяла коза, и он, отбросив сомнения, зашагал вниз по склону.

Восточный склон холма был круче остальных. Тропы здесь не было. Нога, обутая в чужой сапог, потеряла опору, и путник заскользил, не в силах удержаться, сперва медленно, затем быстрее и быстрее. Другой на его месте давно уже свернул бы шею, грохнувшись в кромешной темноте, но рыжий странник двигался легко, как днём, с привычной ловкостью орудуя посохом. Слой снега здесь был тоньше, там и сям сквозь ранние проталины желтела жухлая осенняя трава. Нагромождение серых валунов плавно перешло в неровный каменный уступ. Помедлив, странник замер на краю, вгляделся в ночь и спрыгнул вниз без шороха и шума.

Вход в пещеру он увидел сразу: неровная узкая расщелина, почти что лаз, уходила под тёмный монолит нависшего карниза. Здесь явно обитали – в щели под пологом мерцала струйка света. Травник протянул руку, нащупал занавес из козьей шкуры и проскользнул вперёд, едва его коснувшись.

Тепло – вот первое, что он почувствовал, войдя. Уставшее измученное тело заныло в сладкой истоме. Захотелось спать. За три недели, проведённые в графской темнице, ему не удалось ни разу выспаться. Он остановился на пороге, вдыхая тёплые, давно забытые запахи еды, сушёных трав и кислого молока. Огляделся.

Пещера была невелика. Кровать у одной стены, грубо сколоченный стол и табурет у другой, и выложенный камнем круг костра посередине – вот всё, что смогло здесь поместиться. На столе были книги и чернильница с пером. Вдоль стен на тонкой бечёвке рядком примостились пучки трав и кореньев. Белела матовой гирляндой длинная и толстая увязка чеснока. Над очагом булькал закопчённый котелок. Дым поднимался вверх и терялся под сводами пещеры: видно, там была отдушина, проточенная ветром и водой, а может, и руками человека. Возле дальней стены, где плоские камни отгораживали маленький загончик, сидел на корточках человек и доил козу. Странник вошёл неслышно, но холодный воздух тронул пламя в очаге, дохнул над полом сквозняком, и обитатель пещеры обернулся. Некоторое время они молча рассматривали друг друга, затем странник прислонил к стене свой посох и стянул с головы шапку.

– Добрая ночь, – сказал он.

Отшельник улыбнулся, вставая.

– Утро, друг мой. Доброе утро. – Он вытер руки, подхватил горшок и шагнул к огню. – Хочешь молока?

Он был невысокого роста, одет в долгополую грубую рясу и явно разменивал пятый десяток. Копна волос, почти таких же густых и спутанных, как у странника, только тёмных с проседью, спадала на плечи. Борода же, напротив, расти, как видно, не хотела – реденькие заросли на подбородке и щеках, и только. Руки, жилистые, в мозолях, крепко держали глиняную чашку. Серые, слегка навыкате, глаза смотрели прямо и внимательно из-под густых бровей.

– Спасибо. – Травник принял чашу и вернул её пустой. Утёрся рукавом. – По правде говоря, я ничего не ел весь прошлый день и эту ночь, – сказал он и покосился на котёл. – Не найдётся ли у вас для меня горбушки хлеба?

– Ну, ночью, право слово, есть не принято. – Улыбка, словно тень от облака, скользнула по лицу отшельника. – Но по счастью, уже утро. Если хочешь, раздели со мной трапезу, правда, стол мой скуден – репа да капуста.

– Буду рад и этому, – кивнул странник и поднял взгляд. – Как мне вас называть?

– Зови меня брат Леонард, – ответил тот и в свою очередь спросил: – Могу я узнать твоё имя?

Травник помедлил. Посмотрел на отшельника. Этот человек принял его с порога, не сказав ни слова против, без страха предложил разделить свой хлеб. Можно ли обидеть его молчанием?