В ответ противник начал посылать десятки истребителей «мустанг» для сопровождения бомбардировщиков во время дневных налетов. Скоростные истребители противника нещадно терзали наши самолеты, уничтожая их. Удачно действовавший против «B-29» «райден» оказался бессилен против превосходящего его в скорости маневренного «мустанга». Почти ежедневно наши новые истребители с оторванными плоскостями и объятые пламенем падали с неба.

Лишь одному летчику удавалось оставаться невредимым в этой ужасной резне. Лейтенант Тэймэй Акамацу разительно отличался от всех остальных пилотов. Из всех летчиков морской авиации, которых я знал, лишь он один мог позволить себе пренебрегать строгими положениями уставов. Это был типичный рубаха-парень, очень крепкий, шумный и всегда всем довольный. Акамацу поступил на службу во флот на десять лет раньше меня, но так и не добился быстрого продвижения по службе, о котором так мечтали все его коллеги. Несколько раз его даже понижали в звании, и ему неоднократно грозило увольнение со службы. Он был неисправим, но в воздухе – настоящий гений, и командованию не хотелось терять столь блестящего пилота.

Он просто шокировал начальство своим поведением. Вместо посещения инструктажа и ожидания вместе с остальными команды на взлет, он пользовался собственной системой оповещения о тревоге, которая частенько заставала его в публичном доме для офицеров! Он мчался на аэродром в стареньком автомобиле, управляя одной рукой и попивая из бутылки, которую держал в другой руке. Под оглушительный рев сирен он, выскочив из машины, бежал к своему истребителю, уже прогретому механиками. Едва успев закрыть кабину, он взмывал в воздух. В небе он буйствовал точно так же, как на земле, оставаясь единственным летчиком, которому удавалось успешно сражаться с истребителями «мустанг» и «хеллкэт» и одерживать над ними победы. Акамацу сбил не менее десятка этих великолепных машин на своем истребителе «райден», хотя многие летчики считали, что подобное просто невозможно. Акамацу повезло, что по меньшей мере восемь его побед были подтверждены его товарищами.

По сей день никто не знает, сколько самолетов противника Акамацу сбил в боях. Он сражался более шести лет, начав оттачивать свое мастерство в Китае, где записал на свой счет несколько сбитых истребителей. Затем он продолжал сражаться почти во всех частях Тихого океана, где шли боевые действия, частенько возвращаясь в изрешеченном пулями самолете, но никогда не теряя своего хорошего настроения.

Акамацу и сам не знал точного числа одержанных им побед. Выпив, он колотил кулаком по столу и ревел, что сбил не менее трехсот пятидесяти самолетов союзников. Трезвым он никогда не хвастал. Воевавшие вместе с ним летчики, которым удалось пережить войну, считали, что он одержал в воздушных боях около пятидесяти побед.

Мне частенько доводилось видеть, как Акамацу приземлялся на аэродроме в Оппаме, не имея возможности добраться до Ацуги из-за отсутствия топлива после яростных воздушных схваток. Всем находившимся на летном поле доставляло удовольствие смотреть, как он вылезает из кабины, потирает большим пальцем нос, осматривая пробоины, и всегда улыбается. Он обычно окликал меня, подняв вверх несколько пальцев, означавших количество сбитых им в этот день самолетов.

Неоднократно Акамацу вылетал в составе групп, где было от пяти до восьми истребителей, и лишь ему одному удавалось выжить в бою. Его любимой добычей были «мустанги», но он с уважением отзывался об американских летчиках. Он на все лады проклинал начальство, посылавшее необстрелянных пилотов на «райденах», те едва могли летать на них, а уж о том, чтобы сражаться, не могло быть и речи.

Акамацу пережил войну. В настоящее время он является владельцем небольшого ресторана в Кочи, своем родном городе на острове Сикоку.

Авиабаза в Оппаме являлась главным образом испытательным полигоном, где летчики совершали тренировочные полеты на новых истребителях. В течение долгого времени я был лишен возможности участвовать в сражениях, поскольку командир базы считал накопленный мной опыт крайне ценным для испытания новых самолетов. Но я понимал, что мое участие в боях – это всего лишь вопрос времени. Каждого, кто умел летать, непременно должны были бросить против вражеского флота, когда начнется вторжение.

В июне я получил приказ о переводе в Нагою, где мне предстояло испытывать новый истребитель, получивший название «реппу». Поговаривали, что «реппу» является лучшим из когда-либо поднимавшихся в воздух самолетов. У меня чесались руки проверить, действительно ли так хороша эта машина. Такой истребитель оказался бы просто незаменим сейчас.

Слухи полностью подтвердились. «Реппу» оказался просто поразительным самолетом, самым быстрым из всех, на которых мне приходилось летать. У меня захватывало дух от огромной скорости, а скорость подъема просто изумляла. С мощным двигателем, четырехлопастным воздушным винтом и новыми компрессорами наддува «реппу» был способен обогнать любой из японских и американских самолетов. Он мог набирать высоту, опережая и истребитель «хеллкэт», и «мустанг», и, по словам инженеров, был способен вести бой на высоте более 40 000 футов.

К сожалению, заводы «Мицубиси», которым предстояло производить эти самолеты, были разрушены бомбежками, так и не успев начать серийное производство. Они успели выпустить всего семь машин. Один из уцелевших самолетов, на котором после войны летали американские пилоты, поразил их своими великолепными летными качествами.

До моего отъезда в Нагою Хацуо заставила меня пообещать, что я куплю ей кинжал. Город славился производством великолепных мечей и кинжалов, и моя жена настаивала, чтобы я приобрел для нее кинжал, изготовленный знаменитыми мастерами. Когда, выполнив ее просьбу, я вернулся домой, Хацуо молча осмотрела сверкающий клинок, коснувшись пальцем лезвия.

– Сабуро, он тупой, – посмотрев на меня, сказала она. – Завтра, когда окажешься в городе, наточи его.

Ее серьезный тон насторожил меня.

– Зачем тебе вдруг понадобился кинжал? – спросил я.

Она взяла меня за руку и посмотрела мне прямо в глаза.

– Ты моя жизнь, Сабуро, – тихо произнесла она. – В этом мире для меня есть только ты. И если тебя убьют, мне останется сделать только одно.

Она больше ничего не сказала, и я не стал продолжать этот разговор. На следующий день я наточил лезвие, ставшее острым как бритва. Вечером Хацуо проверила сталь, легко разрезая кинжалом тонкие листы бумаги.

– Вот теперь хорошо, – заявила она, сунув кинжал за пояс кимоно.

Больше мы не возвращались к этой теме.

После нашего отъезда из Мацуямы Хацуо ни разу не садилась за пианино. Я понимал, что ей очень хочется играть, она прекрасно чувствовала музыку и могла часами сидеть за пианино, дожидаясь меня. Она отказалась от моего предложения привезти пианино из офицерской столовой. «Пока продолжаются тяжелые бои, – заявила она, – я не имею права наслаждаться музыкой». Я с пониманием отнесся к ее словам. Вся Япония страдала от боли и ужаса, вызванного бомбежками. Наша страну разрывали на куски, горящие города лежали в руинах. Никто не сомневался, что конец близок и что скоро бои начнутся на нашей земле. Но о капитуляции не могло быть и речи. Мы были намерены сражаться до последнего человека.