Казалось, у суперинтенданта это предложение вызвало скорее облегчение, нежели обиду, и все сошлись на том, что майор Стенли немедленно свяжется с заместителем комиссара. Бликли и Найджел вышли из кабинета. Суперинтенданту надо было зайти домой, взять кое-что из вещей на ночь. Пока он занимался этим, Найджел разговорился с миссис Бликли, дамой, фигура которой более всего напоминала большую пирамиду. Она водрузила на стол массивный, под стать ей самой, чайник, и обрушила на Найджела поток устрашающих статистических сведений, связанных с автомобильными авариями в густом тумане. Появился суперинтендант в цивильной одежде, и она сказала своим густым, грудным голосом:

– Бликли, ты что, идиот? Разве это одежда для такой погоды? Я как раз рассказывала мистеру Стренджу про того малого, что перевернулся в районе Фулишэм-Корнер – это всего месяц назад было, и туман такой же, как сегодня. Играть с судьбой – вот как я это называю, тем более что я только что купила на распродаже две штуки фланели, хочу сшить тебе пару новых ночных рубах. Поддержите меня, мистер Стрендж.

– Ладно, мама, довольно. Не нуди. Дорогу эту я знаю как свои пять пальцев, – прервал ее Бликли. Он звучно чмокнул матушку в щеку и пошагал к машине. Констебль, который привез их сюда, остался в управлении – на обратном пути Бликли сам вызвался сесть за руль. Туман, естественно, заметно сгустился, хотя на некоторых участках дороги видимость была более или менее приличной. Найджел сидел, словно в трансе, рассеянно поглядывая на деревья и зеленые изгороди, которые, казалось, возникали перед ними ниоткуда, как духи из заклинаний фокусника. Свет передних фар покачивался и рассеивался в тумане невысокими, из-за слабого напора воды, фонтанчиками. Время от времени серую массу, сгустившуюся впереди машины, перерезали тусклые желтые лучи, и Бликли подавался в сторону, пропуская встречные машины. Через некоторое время они съехали с главной дороги и начали подъем. Здесь туман несколько рассеялся и ехать можно было побыстрее, хотя повороты Бликли срезал, ориентируясь скорее на чутье, нежели на расчет. Найджел машину не водил и потому мог позволить себе закрыть глаза, не думая о риске езды в таких условиях. Он устал как собака, но заснуть ему было не суждено. Сдавленное ругательство суперинтенданта и визг тормозов заставили его очнуться. Тусклый свет фар выхватил чье-то тело, лежащее на дороге возле обочины.

– О господи, – прошептал Найджел, – только не это. Еще один труп – это уж чересчур.

К счастью, его молитва была услышана. Не успел Бликли выскочить из машины и склониться над телом, как оно зашевелилось, отделилось по частям от земли и материализовалось в бродягу. Он переступил с ноги на ногу, поморгал и воскликнул – хрипло, однако с безупречно аристократическим акцентом:

– Зевс-громовержец! Божественная Юнона!

Затем потер веки и, сообразив, откуда исходит свет, заговорил:

– Прошу прощения, джентльмены, мне почудилось было, что я на родном севере, со своей собачьей упряжкой. Позвольте представиться: Альберт Бленкинсоп. Боюсь, вы застали меня не в лучший момент. Как сказал бы поэт, non sum qualis eram[43].

Он с учтивостью приподнял котелок, ничуть не посрамленный тем, что поля остались у него в руках, а тулья продолжала сидеть на голове.

Бликли таращился на него так, словно выигрывал приз на ирландском тотализаторе. Найджел схватил его за руку и прошептал:

– Оставьте его мне! – И, повернувшись к бродяге, спросил: – Может, подбросить вас куда-нибудь? Хотя не знаю, по пути ли нам.

– Ваш путь – это мой путь, старина, – и Альберт Бленкинсоп сделал жест, равно учтивый и величественный.

Найджел препроводил этого невероятно оборванного человека вместе с его тряпьем в машину. Альберт Бленкинсоп откинулся на спинку сиденья, нашарил в глубинах своих лохмотьев сигару и закурил. Затем, со вздохом удовлетворения, небрежно повел рукой:

– Как я уже сказал, мне приходилось видеть лучшие дни. Я из тех, кого зовут насмешкою судьбы. Случалось, время и сама жизнь позволяли мне сделать глоток из кубка благоденствия, но затем лишь, чтобы после его отнять. Горькие слова, скажете вы, но это чистая правда. Сейчас вы видите меня в положении печальном. А ведь, возможно, вас это удивит, но я человек богатый. Да, в эту самую минуту я мог бы взять вас с собой в Москву, где в одном из банков у меня хранится сто тысяч рублей. Я оказался в этом городе, когда там началась революция. Мне удалось помочь бежать одному из великих князей, чье имя должно остаться тайной. Сто тысяч рублей – знак его благодарности – старая русская аристократия была щедра, пусть, по меркам нашей цивилизации, все они – варвары. К сожалению, большевикам стало известно о роли, которую я сыграл в этом деле, и если бы меня вовремя не предупредила одна очаровательная юная дама – тамошняя танцовщица из кордебалета, по уши в меня влюбленная, – то сейчас я бы не имел удовольствия с вами разговаривать. А так я уехал из страны с несколькими рублями в кармане, поддельным паспортом и фотографией царя с его автографом, которую мне удалось спрятать в подошве ботинка. Боюсь наскучить вам воспоминаниями старого человека. Подобного рода эпизоды – дело в моей жизни обычное. Я привел только один пример того, что с начала и до конца оставался игрушкой в руках судьбы.

Бродяга вздохнул и погрузился в нирвану.

– Да, тяжко все для вас обернулось, – мрачно заметил Найджел. Альберт Бленкинсоп резко повернулся к нему и поскреб пуговицу его пальто.

– Что ж, можно и так сказать. Но, в конце концов, что такое деньги?

– Ну, – осторожно проговорил Найджел, – во всяком случае, деньги это не все. – Ответ получился правильный. Альберт Бленкинсоп вновь откинулся на спинку сиденья и энергично рубанул ладонью по воздуху.

– Это абсолютно верно, – сказал он. – Стоило мне только что вас увидеть, как я сказал себе: «Не знаю, кто этот молодой человек, да и знать не хочу. Может, выпускник Итона, а может, Убийца-Саквояжник[44]. Альберту Бленкинсопу нет до этого дела. Но что я сразу понял, так это что человек мне встретился славный. А физиономист я недурной. Да, время от времени на всем протяжении своей пестрой жизни я задавался одним и тем же вопросом: «Что такое, в конце концов, деньги?» И неизменно приходил к тому ответу, который вы только что так точно сформулировали: «Деньги – это не все». А хотите, я скажу вам, что в жизни самое важное?

– Да, было бы весьма интересно…

– Романтика. Жизнь без романтики – это что «Гамлет» без принца Датского. Позвольте подтвердить это небольшим примером из жизни. Пять лет назад я вращался в мире театра. Ко мне на пробу пришла одна молодая девушка. Не провела она у меня и двух минут, как я сказал себе: эта девушка далеко пойдет. Я вложил в нее, в это божественное создание, все, что у меня было, до последнего цента. Театр был у нее в крови. Нет нужды оговаривать, что мы влюбились друг в друга: несколько месяцев чистого рая, а потом она исчезла с моего горизонта. На днях я прогуливался по Шефтсбери-авеню, и в глаза мне бросилось ее имя – светящиеся огромные буквы. Я послал ей визитку, так, на правах старого знакомого. Ответ гласил: «Мисс Икс выражает сожаление, но ей никогда не приходилось слышать о мистере Бленкинсопе». Неблагодарность, скажете вы. Но молодые слишком резки в суждениях. Мне вся эта история видится иначе. Для меня эти электрические буквы на Шефтсбери-авеню складываются в одно слово – романтика.