Это заставило совершенно запутавшегося в подобных противоречиях Найджела вернуться к Беллами и к тому, кто на него напал. Возможности нападения были у всех гостей дома, кроме Филиппа Старлинга. Лючия могла совершить его между двумя сорока пятью, когда Джорджия оставила ее одну в холле, и тем временем, когда Кавендиш зашел к ней в спальню; выпадала лишь одна минута (или этих минут было пять?), в течение которой Нотт-Сломан оставался в холле; впрочем, они могли действовать на пару, Нотт-Сломан орудует тупым инструментом, Лючия караулит. У Джорджии нет свидетеля, который мог бы подтвердить, где она была между примерно тремя часами и временем, когда было обнаружено тело. Ее брат мог незаметно выскользнуть из бильярдной вслед за Нотт-Сломаном, хотя это маловероятно, ибо он не знал, как долго того не будет; при этом Кавендиш вполне мог напасть на Беллами уже после того, как ушел от Лючии. Сам же Нотт-Сломан, даже оставляя в стороне его возможное сообщничество с Лючией, мог сделать то же самое после того, как Джорджия ушла из кабинета, и до того, как он пошел на почту. Представляется более вероятным, что преступление – дело рук мужчины. Место раны заставляет думать, что нанес ее кто-то довольно рослый, хотя твердой уверенности в этом нет. Точно так же нельзя исключить, что отволокла несчастного в буфетную женщина. Это мог сделать практически любой, включая миссис Грант.

Это что касается возможностей. Теперь – знакомство с расположением комнат и иных помещений. О’Брайан арендовал Дауэр-Хаус всего несколько месяцев назад, и никто из его нынешних гостей раньше здесь не был. Всем, кроме миссис Грант, приходится действовать вслепую. Исходя из общих соображений, можно предположить, что женщине проще, чем мужчине, сориентироваться в кухонных помещениях и привычках миссис Грант, и потому проще узнать, где находятся кочерга и печь для сжигания мусора. С другой стороны, поскольку преступление, скорее всего, планировалось заранее, никто не мешал и мужчине своевременно выяснить такого рода подробности. Дальше – время нападения. Найджел рассуждал так: нападавший, скорее всего дождавшись, пока Беллами пройдет через вращающуюся дверь на кухню, не мешкая следует туда же, хватает кочергу и прячется за дверью, чтобы перехватить Беллами на обратном пути. Впрочем, единственное, что пока не вызывает сомнений, так это орудие преступления – кочерга. Бликли допросил Нелли по возвращении ее из деревни, и та, сначала возмущенно, а затем со слезами, поклялась ему, что никогда не сунет кочергу в мусорку, хотя бы потому, что миссис Грант, эта старая мегера, шкуру с нее сдерет, если даже просто прикоснуться к ее кочерге. Найджелу представлялось, что, логически рассуждая, главной подозреваемой должна считаться миссис Грант, хотя зачем ей понадобилось убивать Беллами, совершенно непонятно. Кухарка-кальвинистка раскраивает череп отставному солдату. Полный бред. Можно представить себе, что кальвинист из принципа отвергает всех людей иной веры, но не настолько же, чтобы хвататься за кочергу.

Это вернуло Найджела к вопросу о мотиве. В принципе разумно было бы предположить, что на Беллами напали, потому что он знал о завещании нечто такое, что кому-то хотелось сохранить втайне. Показательно, что нападение произошло вскоре после того, как суперинтендант начал выказывать подозрительный интерес к завещанию. Если бы Беллами представлял для убийцы угрозу по какой-либо иной причине, он расправился бы с ним в ту же ночь, что и с О’Брайаном, и не стал бы ждать пятнадцать или около того часов, давая возможность предпринять любые шаги и нападая на человека при свете дня, что гораздо более рискованно. Правда, все это не так уж и убедительно. Беллами мог обнаружить нечто опасное для убийцы утром; например, что-то связанное с чертежами самолетного двигателя, то ли с запутанными любовными связями, что еще больше осложняет поиск мотива. Далее, разве так уж невозможно предположить, что нападение на Беллами никак не связано с убийством О’Брайана? При мысли о том, что, возможно, придется двигаться двумя параллельными курсами, Найджел не сдержал стона.

– Да, задачка, – вздохнул Бликли. – Но ведь еще и двенадцати часов не прошло, как мы принялись за работу. Времени у нас много.

– Знаете, – отвечал Найджел, – я все больше и больше прихожу к мысли, что мы не докопаемся до сути, пока не узнаем об О’Брайане гораздо больше, чем знаем сейчас. Это он, а не убийца, представляет собой загадку. Полагаю, на этом мне и надо сосредоточиться. Нам ничего не известно, например, о его родителях, или о том, чем он занимался до войны, или о происхождении его денег.

– Все это мы выясним, сэр, все выясним. Не сразу, но точно выясним. Как только доберемся до управления, разошлю запросы; особенно интересует, кто его поверенный, если, конечно, таковой есть. Но больше всего, мистер Стрейнджуэйс, меня беспокоит то, что у нас, собственно, нет твердых оснований для расследования убийства. Мы с вами знаем, что оно было. Но начальству нужно нечто большее, чем наши умозаключения и сплетни. Взять хоть эти следы на снегу. Скажите, какое жюри присяжных поверит, будто они оставлены кем-то, кто шел спиной? Нам скажут, что мы начитались детективов. Без твердых доказательств того, что, когда пошел снег, мистер О’Брайан был в садовом домике, нам просто не с чем идти в суд.

Добравшись до управления, суперинтендант начал просматривать последние сообщения, прежде всего результаты вскрытия. Оно лишь подтвердило первоначальное заключение врача: смерть наступила от выстрела в сердце, а полицейский эксперт удостоверил, что пуля была выпущена из пистолета, найденного в садовом домике. Патологоанатомическое исследование показало также, что О’Брайан страдал от заболевания, которое года через два должно было свести его в могилу. Врачу не удалось точнее установить время убийства, хотя в неофициальном порядке он высказал предположение, что смерть наступила где-то между полуночью и двумя часами утра. Вместе с тем он признал, что его первоначальные соображения относительно царапин на кисти руки, возможно, не соответствуют действительности, и согласился, что они вполне могли появиться в результате попыток отнять у кого-то пистолет. Отпечатки пальцев на стволе соответствуют отпечаткам пальцев О’Брайана; остальные – из тех, что обнаружились в домике, – принадлежат соответственно Беллами, Найджелу и Кавендишу.

Констебль, посланный расспросить жителей деревни, докладывал, что в ночь под Рождество в доме приходского священника появился какой-то оборванец; его накормили и напоили, но на ночлег он, как ни странно, не попросился. Потом, около одиннадцати вчера его видели на окраине деревни направляющимся в сторону Тавистона, из чего следует, что он не мог миновать ворот Чэтемского парка. Пастор утверждает, что бродяга был несколько не в себе; выпив изрядное количество хозяйского портвейна, он невнятно заговорил о том, что знает, как можно раздобыть кое-что, стоящее немалых денег. Дойдя до этого места отчета, Бликли навострил уши и распорядился привести к нему этого типа, как только его найдут. Никого из деревенских, как удалось установить констеблю, в тот вечер в окрестностях парка не было. Правда, он узнал, что некий господин, по описанию напоминающий Нотт-Сломана, заходил в середине дня на почту, где купил марки. Начальница почтового отделения, исполняющая в английской деревне те же функции, что в африканских джунглях исполняет тамтам, то есть разносчицы новостей, заметила, что карман пальто у него весьма оттопыривается; позднее, сортируя почту, она наткнулась на объемистый толстый конверт, надписанный незнакомым почерком. Наделенная столь цепким взглядом, а также неравнодушным характером и духом гражданственности, каковой в последнее время значительно поднял авторитет почтовой службы в глазах местного населения, эта дама заметила даже имя и адрес получателя письма. Оно предназначалось Сирилу Нотт-Сломану, эсквайру, клуб «Физ-энд-Фролик», Сев. Кингстон, с пометкой: «вручить в собственные руки».