– Не могу объяснить, каким образом, но впечатление было именно такое.

Но главное, что потрясло первопроходца, были три фигуры, находившиеся в головах у спящего. Эти существа не походили ни на ящериц, ни на пауков… Они вообще ни на что не походили.

– Не поймешь, какие они, – сообщил таксист. – Такие… ну, как бы из тучи сотворенные. Все внутри клубится и меняет цвета. И маленькие молнии перебегают, как искры, или даже не искры, а вроде электрические разряды. Но, если присмотреться, не только молнии можно увидеть, а словно отражения снов. Мелькает внутри что-то. Как будто кинокадры, пущенные с очень большой скоростью. Нет, не могу толково выразиться.

– Эти три фигуры – не человеческие и вообще никакие. Больше всего они похожи на огромных собак, охраняющих сон…

– Правду говорит, – неожиданно отозвалась шаманка. – Тоже их видела.

– Кого видела? – удивленно спросил Бурышкин.

– Этих… И парня твоего видела. Бурундучка. Спит он.

– Как спит?! Почему спит?! Сейчас что? Разве ночь? И давно он спит?

– Не знаю. Только непростой это сон.

– Почему ты, Катя, все загадками изъясняешься? – неожиданно вспылил Никифор. – Как тебя понимать: «непростой сон»? Он умер? Или находится в коматозном состоянии? Что вообще здесь происходит?

– Не шуми, Бурышка, – спокойно произнесла шаманка. – Я же тебе сказала. Дом плохой. Дыра. Мальчишку они поймали. Албасты. Теперь не отпустят.

– Зачем же он им?

– Не знаю пока.

– Д-да… – протянул таксист. – Домик-то, того… Хитрый! Прям не ожидал. А вообще ехать пора. Я и так тут подзадержался. А, ребята? Давайте по домам…

– А выход? – язвительно спросила Лилька. – Ты же его не нашел.

– Да, выход… – Таксист насупился. – С выходом, конечно, того…

– К тому же ты выпил. И, как я понимаю, изрядно. А с пьяным водилой не поеду ни за что на свете. Лучше уж тут… Можешь даже продолжить возлияния. Нажрешься, треску меньше будет.

– Ты разрешаешь?

– Да лакай на здоровье.

– И все же мне надо в Москву. Смена, должно быть, давно кончилась. – Таксист взглянул на часы. – Смотри ты, стоят! Как это понять?

– Завести, должно, забыл.

– Они самозаводящиеся. «Ориент», между прочим.

– А я думала – «Ролекс», – насмешливо сказала Лилька.

– Но почему же они остановились? – продолжал недоумевать таксист. – Ни разу раньше не подводили. – Он поднес часы к уху. – Тикают! А стрелки не двигаются. Ничего не понимаю.

– Да уж. Тут без бутылки не разберешься, – продолжала подначивать Лилька.

– Ладно, уговорила! – с энтузиазмом произнес таксист и отправился на кухню.

Бурышкин оглядел своих сотоварищей. Катя сидела все так же безучастно и, казалось, о чем-то размышляла. Впрочем, по ее бесстрастному лицу нельзя было понять, думает ли она или просто дремлет с открытыми глазами. Лилька сощурила и без того узкие глазки и, не мигая, смотрела на горящую свечу. На кухне слышалось звяканье посуды, бульканье… Видно, таксист принял во внимание слова девушки. Через некоторое время он вернулся, повел вокруг осоловелыми очами, не говоря ни слова, улегся на диван, немного повозился, устраиваясь поудобнее, и захрапел, сначала еле слышно, а потом во весь голос. Казалось, сонная одурь сковала каждого.

И что дальше? – размышлял Никифор, сомкнув веки. Абсолютно неясно, что вообще здесь творится. Он вспомнил рассказ таксиста. Кого он видел? Да и видел ли вообще кого-то? Может быть, его болтовня – просто результат алкогольного опьянения. Но Катя подтверждает его слова. А самой-то Кате можно ли верить? Но даже если все про спящего юношу и сидящих у него в изголовье – правда, что сие означает? Катя сказала: этот дом – дыра. То есть вход в иные измерения. Допустим. И что из того? Какое лично ему дело до всей этой чертовщины? Мальчишку вытащить? За этим и пришел. Но он думал, все будет проще. Намного проще, а тут… Вон даже Катя не в силах что-либо предпринять. В воздухе явственно ощущается скрытая угроза. Она повсюду. Трагикомическое сражение с ящероподобным существом – только прелюдия к настоящей схватке с неведомым. Исход ее непредсказуем. А не лучше ли вообще отсюда убраться, пока не поздно? В конце концов, какое ему дело до Павла. Может, тому и помощь вовсе не нужна. Спит, ну и пускай себе спит. А окружающие его духи… А если и духов-то никаких нет? Бред. Игра воспаленного воображения. Мало ли что утверждает Катя. Все эти астральные казусы разоблачены тысячу лет назад.

Так критически рассуждал Никифор Митрофанович Бурышкин, самому себе стесняясь признаться, что он просто боится. Боится, как малый ребенок, лежащий ночью в постели и воображающий вокруг призрачный мир, населенный чудовищами и мертвецами. Нужно только поплотнее сомкнуть глаза, и вся нечисть враз исчезнет. А здесь? Здесь лучше всего самому себе внушить, что он в самом обычном доме, в котором почему-то отсутствуют хозяева. Если прежде все связанное с потусторонним миром представлялось ему чем-то вроде игры, щекочущей нервы, временами страшноватой, но все же игры, то теперь он вдруг почувствовал, что зашел слишком далеко и стоит на пограничной черте, за которой начинаются не мнимые, а подлинные опасности.

Несмотря на все свое так называемое «героическое» прошлое, Бурышкин был трусом. Мужественная внешность, апломб и занимательные истории, которыми он постоянно сыпал, искусно скрывали истинную натуру. Стоило ему ощутить малейшее дуновение реальной угрозы для здоровья, а тем более жизни, он пасовал. Большинство из его «экспедиций» было чистейшим блефом, а те, что действительно имели место, обычно кончались конфузом. Так происходило и на Тянь-Шане, и в Карском море, и даже в родной Москве, когда Бурышкин, пытаясь отыскать библиотеку Ивана Грозного, лазил по столичным подземельям. В одной из катакомб нужно было пролезть, вернее, проползти под оголенным высоковольтным кабелем. Ветхий кабель болтался над водостоком и выглядел очень ненадежно. Никифор, к удивлению своего проводника, категорически отказался идти дальше, ссылаясь на внезапный приступ радикулита. И вот теперь он вновь ощутил приближение приступа страха.

Интересно, что предупреждал его о неведомой или реальной опасности собственный организм. Бурышкин ни с того ни с сего вдруг начинал икать. Вот и теперь он неожиданно громко икнул. Лилька, до сей секунды как завороженная смотревшая на пламя свечи, перевела взгляд на него, чуть заметно усмехнулась. Никифор заметил ее взгляд и смутился. Он всегда опасался насмешек в свой адрес. Вряд ли девушка знала или хотя бы догадывалась о причине икания, но Бурышкину показалось: над ним смеются. Он поспешно вскочил и вышел из комнаты в прихожую.

Икнув еще несколько раз, он набрал полную грудь воздуха и задержал дыхание, насколько возможно. Не единожды проверенная реакция организма определенно подсказывала: «Никифор, бери ноги в руки и беги отсюда как можно быстрее».

Бурышкин шумно выдохнул и прислушался к себе. Икота вроде прекратилась. Но это ничего не значило. Знак был подан, и на него нужно реагировать.