— Все запомнили, что он рассказал?

— Да.

— Все ли могут повторить слово в слово?

— Да.

Потом рассказывали, что гадюка медленнее бросается, чтобы ужалить, чем Блуд выхватил засапожник и полоснул по горлу печенега.

— Ежели у кого падёт конь, остальные не ждут его. Кто-нибудь доедет, — ровным голосом сказал он, вытирая нож о траву, не обращая внимания на умирающего степняка, смотря на перепавших от неожиданного хладнокровного убийства воинов.

Скакали о двуконь, делая короткие остановки. Лошадь под Блудом пала на полпути. Отдав заводного кметям, приказал:

— Езжайте, сам о себе промыслю, а вам конь ещё пригодится...

Добил лошадь, прекратив мучения, пожалился о седле, которое придётся оставить — с ним далеко не уйдёшь, и взять с собой никто не додумался — снял уздечку, вздел бронь, привязал за спину меч, туда же забросил щит, запихнул в перемётную суму шелом, налучье и тул — так идти легче, чем на плечах всё тащить. Шёл по дороге, в чаянии набрести на какое-нибудь селение, чтобы добыть хоть худую лошадь. Зная, как быстры могут быть печенеги, особенно если есть проводники, уходил с дороги при всяком подозрительном шуме.

Небольшая весь встретила пустыми домами, лишь серая дворняга выскочила под ноги с лаем, а приблизившись, завиляла хвостом. Скрипнула дверь в одной из землянок и наружу вылез плешивый старик в редкой седой бороде. Он, раскрыв от удивления беззубый рот, уставился на одинокого оборуженного воина.

— Уж не сам ли Перун-батюшка прислал тебя, воин-свет, оборонить от степняков? — спросил.

Блуд подошёл поближе и ответил:

— Вестник я. Конь пал подо мной, другого бы раздобыть. Есть кто живой здесь?

— А-а, — протянул дед, — так о тебе говорили.

— Кто?

— Да заезжал давеча один, молвил, что отстал от них старшой и просил коня ему дать. Мы на дороге стоим, вот мимо и не проехал. Сказывал, что печенеги идут и в лес уходить надо, вот наши-то поразбежались. А с меня какой спрос? Убьют — так пожил я своё. Сам остался доброй волей на промысел богов.

— Коня-то оставили? — перебив старика, спросил, Блуд, мысленно поблагодарив кметей, что подумали о нём.

— У нас три лошади на всю весь. На одной Репа уехал оповещать соседей, другую с собой в лес забрали. Тебе оставили, ты уж не обессудь, старую кобылёнку вон там у крайнего дома.

Лошадь и вправду была старая. Верхом на ней уже давно не ездили, и она зафырчала было, но, почувствовав, что седок на ней опытный, смирно понесла его на себе. Понимая, что на такой животине не уйти от врагов, Блуд поехал к Киеву окольными путями, обходя засеки, чая поспеть прежде печенегов к жене и ребёнку.

От пережитых волнений сильнее разболелось в ногах и пояснице, сердце пойманным стрепетом билось о рёбра, отдышка сжимала грудь. Не было ещё такого в её правление, когда происходящее, будто морской ураган подхватывает как щепку, мотает по волнам, прихотью своей оставляя жизнь или бросая на скалы. Как добрая пряха, Ольга все нити держала всегда в руках, она умела предупредить события, опередить время. Жесткая уверенность была во всех делах, как уверен в своей победе волкодав, вступающий в единоборство с шакалом. Потому отказывалась верить, что государство её, как брошенная в огонь кожа, морщится и сворачивается по краям под копытами печенегов. Отказывалась верить воинам Тяпши и вестникам, что брали языка. Наспех посланная рать во главе с Лютом была послана встречь. Но в глубине души Ольга знала, что это не поможет. Грозовой грохот не может быть без самого грома.

Она ждала плохих вестей, сама ещё не осознавала. Через два дня по уходу войска шум во дворе заставил выйти на гульбище и выглянуть во двор. Вершник в изодранном платье шатался в седле. Конь под ним тяжело водил боками. Добрые вести так не приносят. Холопы под руки проводили вестника в княгинину горницу. Воин тяжело водил кадыком, вымучивая слова:

— Разбиты... Воевода Лют на рати погинул... Витичевских тоже во град забили...

Разбиты... То, что ощущала душа, стало явью. Кто-то из древних отрубал плохим вестникам головы... Ольга приказала накормить воина и отвести в молодечную.

Нарочитым воеводой в Киеве княгининой волей был поставлен боярин Гуннар. Наедине с Ольгой мерил её странным взглядом.

— Уходить тебе надо с княжичами. Кони и возок с казною готовы, — молвил он. Ольга посмотрела на воеводу своими гордыми зелёными глазами, в которых, как и прежде, в молодости, горел неумолимый блеск.

— Без Киева страны не будет. К чему тогда я и род весь мой? Умрёт стольный город и я с ним.

Воевода потупил взор. Никто не пытался разубеждать княгиню ни в чём.

— Гостей торговых, что в городе остались, перевезите за Днепр, — продолжала она с привычными требовательным железом в голосе, — деток и жён, кого успеете. Мужей попридержите, вооружите, кого можно.

— Беспокоен народ, испуган. Кабы не было чего...

— Делай, что возможно, — обрезала Ольга. — Я хоть и недужна, но не мертва. Выйду к людям. Через меня не переступят...

За Гуннаром заперла дверь на засов. Взяла со столешницы царьградское зеркало в серебряной оправе, с витой долгой рукоятью. Оглядело лицо с тёмными кругами под глазами, с жёсткими властными складками у граней тонких губ. Воздела очи к иконе чудотворца Николая. Негромко, будто боясь, что услышит посторонний, зашептала:

— Последнее и главное испытание готовишь мне, Господи. Ты дал мне власть и возвысил над другими, и я исполняю волю твою. Не ослабы прошу от тебя, но сил к преодоленью. Не за себя прошу, но за народ русский! Не дай на утеху степнякам дело, трудами созданное! Аминь!

По дороге, огибавшей холм, поросший раскидистыми дубами, подскакивая на ухабах, катился воз. Мужик, в тёмной от пота рубахе, выбившейся из-за пояса, нещадно хлестал коня. Пятеро глуздырей согласно мотались из стороны в стороны, чернявая баба, сжимая в руках скрыню, ошалело смотрела на Блуда, остановившего кобылку.

— Эй! Ты откуда? — окликнул мужика Красный, но тот даже не обернулся. Почувствовав недоброе, Блуд перетянул лошадёнку плетью.

Киев могучими своими холмами показался через четверть часа. На всякий случай Блуд направился к Почайне, держась ближе к сосновому лесу, заросшему густым подлеском, к реке плавно переходивший в ивняк. Летнее солнце жгло нещадно, жизнь замерла, пропали даже комары, проводив Красного до опушки. Пот струился ручьями, намертво приклеев рубаху к телу. Блуд пожалел, что надел бронь — если печенеги у Киева, то она не спасёт, а только будет мешать, когда он поскачет к лесу.

Со стороны горы, где стоял княгинин терем и находилось древнее буевище, вывалил с десяток комонных. Упало сердце и радостно забилось, когда Блуд признал своих, что пронеслись мимо, едва обратив на него внимание. Более не скрываясь, Красный поехал в город.