— Разве брат тебе не рассказал?

— Нет!

— Похоже, вам надо чаще общаться.

Вернувшись на Палатин, я ворвалась в комнату, напугав Александра с Луцием, повторяющих вместе какой-то урок.

— В чем дело? — спросил мой брат. — Что-то не то купила?

— Ты меня обманул!

Александр поровнее сел на кушетке и развернул новый свиток.

— Насчет чего?

— Почему не сказал, что Марцелл и Юлия тайно встречаются?

— Я сам только что узнал! Юлия проболталась пару недель назад…

— Недель? — взвизгнула я. — И когда же ты собирался меня просветить?

— Он выжидал подходящую минуту, — вмешался Луций.

Я сверкнула глазами.

— Ты тоже знал? Мой брат рассказал тебе, а с родной сестрой-близнецом даже не поделился?

— Зря ты все так воспринимаешь, — сказал Александр.

— А как я должна воспринимать?

Он перешел через комнату и закрыл дверь.

— Да, они встречались. Я знал: ты расстроишься, и не хотел тебя огорчать.

— Разумеется! — с жаром воскликнула я. — Лучше мне было услышать об этом на Форуме, во время покупок!

Тут меня вдруг осенило.

— Значит, Марцелл — не Красный Орел?

— Не торопись с выводами, — предостерег Александр. — Разве ты не заметила? С тех самых пор, как он уехал, в городе не появилось ни одного воззвания.

Я скрестила руки на груди.

— А может, мятежнику просто хватило ума подставить его?

— Прости, Селена, — тихо промолвил брат.

— Интересно, и долго они…

— Всего лишь несколько месяцев перед походом, — заверил меня Александр. — До этого он бывал у продажных девиц.

У меня вырвался стон.

— Ну да, все так делают.

— Ты тоже? — ахнула я.

— Еще чего не хватало! — Он беспокойно поежился. — Хочу сказать, все прочие.

Я села, закрыла глаза и мечтала лишь об одном: никогда больше не открывать их, чтобы не видеть ни Александра, ни Луция, ни прекрасное лицо Марцелла, когда он вернется и станет шептать что-то на ухо Юлии.

Кто-то мягко опустился на поручень моего кресла. Я посмотрела. Это был Луций.

— Может, пойдешь с нами в одеон?[43]— предложил юноша.

— И правда, — сказал мой брат. — Ты там никогда не бываешь. А еще говоришь, будто любишь поэзию.

С тех пор как сын Витрувия переселился к нам, они с Александром часто ходили по местным одеонам. В этих маленьких крытых театрах постоянно проводили состязания музыкантов или поэтические чтения. После отъезда Марцелла брат бывал там даже чаще, чем в цирке.

— Давай же, — взмолился он. — На Марсовом поле есть один маленький театрик, тебе непременно понравится!

— Может, даже почерпнешь вдохновение, — вставил Луций.

— Будет сам Овидий, — загадочно пообещал Александр.

— А кто это?

Юноши переглянулись.

— Всего лишь величайший римский поэт! — воскликнул отпрыск Витрувия. — Идем же!

И я позволила оттащить себя за руку к Марсову полю, в небольшое уютное здание из камня, с аркой, увитой плющом, и довольно прелестной мозаикой. По случаю приближения сатурналий над головами зрителей трепетал широкий полог цвета плодородной зелени и шафрана, заодно защищавший от хмурой декабрьской измороси. Двое преторианцев заняли место за нашими спинами. Александр принялся объяснять мне происходящее.

— Сегодня день поэзии, — сообщил он. — Видишь румяного юношу, который ждет очереди взойти на сцену? Это и есть Овидий.

— Сколько же ему лет? — вырвалось у меня.

— Шестнадцать.

— И семья разрешает ему выступать?

— Не каждый отец отказывается признавать величие литературы, — вздохнул Луций.

— А что же Гораций с Вергилием? — поинтересовалась я.

Брат сморщил нос.

— Эти куплены Августом. Пишут лишь про политику. Овидия привлекает настоящая жизнь.

Я недоуменно нахмурилась, и Луций счел нужным пояснить:

— Любовь. И страдания, которые она причиняет.

Тогда я скрестила руки.

— Думаете, самое время мне слушать о чьих-то любовных терзаниях?

— Ш-ш-ш, — сказал Александр. — Просто послушай.

Овидий поднялся на сцену, и все благоговейно притихли. Мне вспомнилось совершенно иное настроение в пышном театре Октавиана, где зрители поднимались с мест и бросали в актеров финики, выкрикивая: «Медведя сюда!» Здешняя публика состояла в основном из молодых людей, но попадалось и несколько женщин, пришедших сюда с друзьями. Они тыкали пальцами и улыбались, но стоило поэту заговорить, как настала полная тишина.

— «Разочарование»! — объявил он.

Кое-кто захихикал.

— Что тут смешного? — тихо спросила я.

— До сих пор он писал об одних лишь победах, — ответил брат.

И Овидий начал читать:

Разве уродка она или, скажем, толстуха?

Иль не была моей грезою столько ночей?

Что же, сжимая красавицу, я обессилел,

Делавшись грузом постылым на ложе любви?

Как я желал, как она отвечала желаньям!

Чресла же не откликались на зов, хоть умри.

Зря обвивали мне шею ее белоснежные руки

(Кости слоновой белее иль горных вершин в облаках),

Не помогли поцелуи, пылавшие страстью,

Ни язычок шаловливый, порхавший по коже моей.

Бедра лилейные льнули к бедру бесполезно,

Ласковый шепот напрасно струился из уст.

Зря величала меня повелителем сердца,

Зря добавляла все то, от чего закипит и скала.

Будто бы ядом обмазан, лежал я в постели.

Члены не слушались, все охладело во мне.

Идол, доска, бесполезный довесок случайный,

Мог бы я с тем же успехом растаять, как тень.

Ну а случись мне дожить до почтенных седин, что же будет,

Если уже и сейчас юность не служит себе?

Публика оглушительно хохотала, а он продолжал:

Стыдно! Мужчина, притом молодой, — ну и что же?

С нею я был не мужчиной и не молодым.

С ложа она поднялась, точно дева-весталка,

Или сестра, что дремала с братишкой родным.

Помню, не так уж давно белокурую Хлиду