Приходилось признать, что я больше ее не контролирую, но почему я должна быть в ее власти? Сидеть и ждать, пока она решит, какой будет ее – а значит, и моя – судьба?

Оставаться здесь последней я не собиралась.

Книжный шкаф под портретом Энни Оукли до сих пор был полон книг, рекламных проспектов и всякой всячины, оставленной здесь сестрами. Из-под словаря торчала дорожная карта США, которую Розалинда сложила абы как – терпением она никогда не отличалась.

Я расправила ее на кофейном столике, как это делала Розалинда в те беспокойные дни, когда она планировала свой медовый месяц. Маршрут был обведен красной ручкой: вниз по Восточному побережью до Северной Каролины, потом в Теннесси, через Миссисипи, оттуда в Арканзас и, наконец, в Техас. Мидленд был обведен большим красным кружком.

У нее были большие планы, пускай и связанные лишь с замужеством, потому что о другом она мечтать не умела. Но вместо этого она покоилась на семейном участке.

Большие планы, связанные с побегом, были и у Дафни, но вместо этого она утонула в море.

Мама вообще хотела совсем другой жизни – спокойного существования где-нибудь неподалеку от своей оранжереи, от своих обожаемых цветов. Но вместо этого она оказалась в этом доме, вышла замуж за отца и родила шестерых дочерей.

Почему я так и не сбежала? Я ведь обещала Калле, что стану художницей, но вместо этого пошла по проторенной дорожке, чтобы стать учителем и получить надежную, уважаемую профессию, оставив себе искусство лишь в виде хобби. Нелло говорил, что за искусство нужно бороться, но я не боролась. Я еще даже не пыталась убежать, но уже позволила себе урезать свою мечту.

Мой взгляд бродил по обширному континенту, справа налево, с севера на юг. За пределами Новой Англии я никого не знала, мне не к кому было поехать и не у кого попросить помощи. Это пугало. Легко пообещать себе убежать, трудно взять и действительно сделать это.

Я подумала, что можно закрыть глаза и ткнуть пальцем в карту – так люди наугад открывают Библию и читают выбранное место в надежде получить знак от судьбы. Но мой взгляд вернулся к красному кружку вокруг Техаса и скользнул чуть левее, к Нью-Мексико. Я вспомнила картины, которые видела в галерее, все эти завораживающие пейзажи, из которых струился свет. Я вспомнила картину с лепестками роз и то, как она была похожа на рисунки Дафни. Ее создал «анонимный автор» (несомненно, женщина), и я снова подумала о том, что это могла быть работа Дафни, – и впервые за день улыбнулась. Мне доставляло большое удовольствие представлять ее в той жизни.

Если кому-то из моих сестер и суждено было выжить, так это Дафни – она никогда не стремилась выйти замуж и завести детей, а значит, была далека от тех вещей, которые приносили несчастья женщинам нашей семьи. Они с Вероникой были единственными известными мне женщинами, которые вели такую жизнь – субверсивную, если подбирать для этого слово, хоть этот термин я тогда не знала. Но Дафни ушла, а Вероника стала миссис Клайд Х. Бэссетт – в каком-то смысле ее тоже больше не было.

Мое же будущее – скромное, карманное, вмещавшее лишь работу учителем и жизнь в статусе старой девы и компаньонки для вечно несчастной, но, по крайней мере, живой младшей сестры – теперь тоже от меня ускользало. Но теперь я не знала, стоит ли мне так уж об этом убиваться. Зили пыталась вырезать меня из своей жизни, и может, это к лучшему, может, мы обе лишь выиграем от того, что пойдем разными путями. Я ведь никогда не задумывалась о том, что меня могут ждать другие горизонты. Будучи женщиной Чэпел, я знала, что нормальной жизни у меня никогда не будет, и все же стремилась хоть немного приблизиться к нормальности. И чем больше я думала об этом, тем громче звучал в моей голове вопрос – зачем мне это нужно? Почему я не могу быть более отважной? Ведь Нелло увидел что-то в моей работе. Если он поверил в меня, то почему бы мне самой в себя не поверить?

Дафни умерла, но вдруг, если просто вообразить, вдруг та жизнь, в которой я представила ее, могла стать моей?

Эта мысль не укладывалась в голове и была такой окрыляющей, что додумывать ее в девичьем крыле было невозможно. Я поехала к побережью, к бескрайней воде – ведь море в каком-то смысле открывало путь в самые дальние края. Я слилась с летней толпой и, взяв туфли в руки, пошла по песку, лавируя между пледами и цветными полосатыми зонтиками. Я пыталась быть кем-то другим, «анонимным автором», нарисовавшим лепестки роз. Наверное, это и был секретный ингредиент свободной жизни – стать кем-то еще.

В тени высокого красного маяка я перекусила сэндвичем с жареными моллюсками и лимонадом, размышляя о том, как вот сейчас соберу вещи, погружу их в машину и отправлюсь в Нью-Мексико. Мне придется самой платить за обучение и все остальное – раньше мне не нужно было об этом беспокоиться, но я была готова попробовать. Казалось, что всю свою жизнь я шла к этому моменту; казалось, что его приближение было неизбежным. Одна лишь мысль о том, что я уеду, сняла с моего сердца тяжелый груз, будто бы «свадебный торт» со всем его содержимым, с призраками Белинды, всю жизнь давил на меня и вдруг я вырвалась на свободу. Я вновь могла дышать.

Вернувшись домой, я, как всегда, не захотела сразу идти внутрь, зная, что вновь почувствую себя в заточении. Было еще светло, и я отправилась на луг; карманы моей юбки оттопыривались от ирисок с морской солью, купленных на пляже. Я сняла туфли, села на траву и принялась разворачивать одну конфету за другой и медленно их поедать, пока карманы не опустели. Сидеть спокойно я не могла – руки сами стали срывать маргаритки и плести из них венок.

Через какое-то время я пошла домой, зажав в руке венок из маргариток. Наша с Зили спальня была пуста. Я знала, что она сейчас с Сэмом, но все еще продолжала надеяться, что она передумает, что она убежит со мной, а не с ним. Я соединила концы венка и водрузила его на ее подушку, а затем отправилась наверх.

6

Той ночью, лежа в своей старой кровати, в комнате с ирисами и цветками колдовского ореха на стенах, я вспомнила, почему мы с Зили съехали отсюда много лет назад. После всего, что случилось с нашими сестрами, находиться здесь было просто невозможно. Хотя я и заходила сюда ненадолго каждое утро, эти мои визиты были именно что недолгими.

Пытаясь заснуть, я ощущала себя в музее и даже чувствовала легкий запах плесени. Вокруг были экспонаты, напоминавшие о людях, которые их оставили. То, что оставила здесь я, тоже таилось рядом и теперь ожило, потревоженное былыми чувствами и воспоминаниями. Вокруг меня сгустилась тьма, черная птица накрыла меня своим крылом. Кто-то тянул меня, пытаясь пробудить ту беспокойную девочку, которой я когда-то была. И эта девочка проснулась.

Я услышала шаги в коридоре и смех в девичьей гостиной. Я могла бы поклясться, что почувствовала запах английской лаванды, духов Эстер, а потом – и это было еще страшнее – запах роз. Мне захотелось вскочить и убежать вниз, чтобы спрятаться в нашей с Зили спальне, но доставить ей такое удовольствие я не могла. И я терпела, час за часом, проваливаясь в сон и в ужасе просыпаясь. Мне показалось, что кто-то произнес мое имя: Айрис!

Но вокруг никого не было.

На рассвете, провалившись наконец в более глубокий, если не спокойный сон, я почувствовала, что свисаю с края скалы над водопадом, мысленно повторяя снова и снова: держись! не упади! И тут я проснулась.

– Кто здесь? – спросила я, чувствуя чье-то присутствие. Вокруг было очень тихо, сквозь шторы в комнату пробивался нежный утренний свет, и все же мне казалось, что я здесь не одна.

– Здесь кто-то есть? – спросила я снова, но мне никто не ответил. Я откинулась на подушку