Зал заполнился. Я старался не смотреть и не считать, сколько людей сидят там. Затем на сцену вышла женщина из NGA. Она сказала: «Сейчас мы услышим Говарда Далли, который имеет необычную историю. Когда ему было двенадцать лет, ему сделали трансорбитальную лоботомию. Он потратил следующие сорок лет, чтобы выяснить, почему. Пожалуйста, помогите мне приветствовать Говарда Далли».

Появились теплые аплодисменты. Все смотрели на сцену. Но я не пошел вперед к передней части зала. Вместо этого я подождал, пока зал потемнел, а затем начал радиопередачу. Когда звук моего голоса наполнил комнату, я запустил CD. Люди могли услышать, как я говорю: «Меня зовут Говард Далли», когда они видели фотографию меня в детстве.

Аудитория была очень тихой. В некоторых моментах во время двадцатидвухминутной передачи она становилась еще тише. В момент, когда я читаю архивы Фримена и говорю: «3 декабря 1960 года: мистер и миссис Далли, по-видимому, решили прооперировать Говарда», зал был полностью беззвучным.

Я закончил рассказывать о своей истории в эфире. Зажглись огни, и я подошел к сцене. Аплодисменты гремели, словно волны, накатывая на меня. Я чуть не задохнулся, чувствуя, как они перекрывают меня. Меня обуяло возбуждение. Я был на грани чтобы не заплакать, когда добрался до передней части комнаты. Несколько женщин в первом ряду тоже плакали. Было много аплодисментов.

Я говорил несколько минут, рассказывая им больше деталей о моем отце, Лу, Фримене и других. Затем участники аудитории задавали вопросы.

“Не было ли какого-либо государственного контроля за лоботомиями?” — спросил один мужчина. “Кто-нибудь когда-нибудь был ими вылечен?” — спросил другой. “Как вы себя чувствовали, психически, после операции?”

Я ответил, как мог. Я сказал, что и я тоже задумывался о властях, которые могли бы меня защитить. Я сказал, что думаю, что некоторым людям лоботомии помогли, но гораздо больше людей пострадали. Я сказал, что после операции я чувствовался пьяным и был в плохом состоянии. “До сих пор, даже сегодня, я чувствую, что получил слишком много доз электрошока”.

Один человек спросил, как я думаю, лоботомия повлияла на мой мозг, а другой хотел знать, как это повлияло на мою жизнь. Я сказал, что не знаю, что произошло с моим мозгом органически. “Но у меня была ужасная, катастрофическая жизнь”, сказал я. “Не из-за операции, а из-за того, что произошло после. Я не научился жить. Не потому, что я был плохой парень, или потому, что общество было неправильным, а потому, что я не знал, как жить”.

Я отвечал на вопросы около тридцати минут, прежде чем хостесса NGA сказала аудитории, что нам нужно закончить и перейти к церемонии награждения. Но еще десять человек подняли руки, поэтому я ответил еще на несколько вопросов. Одна женщина хотела знать, как я ладил с отцом сегодня. Другой человек хотел, чтобы я больше говорил о том, как я был закрыт в Агньюсе. Пара людей вообще не имели вопросов — они просто хотели поблагодарить меня за то, что я пришел и рассказал свою историю.

“Я хочу вас поблагодарить”, - сказал я. — Я провел большую часть своей жизни, пытаясь превратить нечто очень отрицательное в нечто немного позитивное. Приходя сюда и говоря с вами, я чувствую, как это помогает мне. Возможность говорить с людьми о моей лоботомии позволила мне наконец понять, что со мной на самом деле ничего не так. Я просто человек”.

Представитель НГА наконец-то вынужден был попросить нас остановиться. Ланч с вручением наград должен был начаться, но все четыреста присутствующих слушали, как я говорю. Так что я поблагодарил ее, поблагодарил аудиторию и закончил выступление. На меня бросились еще десять или двадцать человек. Я провел следующие пятнадцать минут, индивидуально получая благодарности каждого из них за то, что я вышел и рассказал свою историю.

Когда все закончилось, и мы шли к обеду, держась за руки с Барбарой, я понял, что наконец-то чувствую истинный покой. Я чувствовал себя полезным. Я нашел свое место. Я больше не стыжусь.

Теперь я нахожусь в конце своего пути. Более сорока лет назад я начал задаваться вопросом, что со мной не так. В 2000 году я начал задавать вопрос, что произошло со мной. Теперь я закончил.

Центром всего моего непонимания и вопросительной деятельности было “Почему я?” Долгое время я боялся, что я сделал что-то ужасное, что я заслужил то, что со мной произошло.

Архивы Фримена и исследования для этой книги показали мне, что это было неправильно. Мой отец рассказал мне, что это было неправильно. Я теперь знаю, что моя мачеха рассказывала Фримену ложь. Фримен, больше заинтересованный в проведении лоботомии, чем в лечении пациента, поверил ей.

Когда все закончилось, я знал, что произошло, и я знал, как это произошло.

Но я все еще не знал, почему. Почему Лу так меня ненавидела? Почему она и Фримен настаивали на проведении лоботомии у меня? Почему мой отец согласился на это?

Мое детство было сумасшедшим. Я чувствую, что вырос в дурдоме. У меня была сумасшедшая, страшная мачеха, и по какой-то причине я получал от нее больше всего. Меня не запирали в шкафу, но я был систематически подвергался пыткам, по крайней мере, умственным. Было так, как будто я был заперт в какой-то пьесе. Моя роль была всегда быть в неприятностях. Я был плохим парнем, которого всегда отправляли в его комнату.

Лу была безумной. Она была полна гнева и ненависти. Но она не ненавидела своего сына Джорджа, и она не ненавидела моего брата Брайана тоже. Так что это не была только “мачехинская проблема”. Почти невозможно было не поверить, что со мной что-то фундаментально не так.

Я был сумасшедшим? Я никогда не чувствовал себя сумасшедшим. Но должно было быть что-то не так со мной. Иначе то, что они сделали, не имело бы смысла. Это не была тайная операция. Доктор Фримен заполнял формы. Он писал слова “трансорбитальная лоботомия” на листках госпитальной регистрации. Он работал с радиологами и медсестрами. Ему помогали в операционной. Он имел подписи на бумагах о разрешении от моего отца.

Много раз я задавался вопросом: где были власти? Фримен не был лицензированным психиатром. Как он мог определить на основе пары коротких визитов ко мне в офисе, что я был шизофреником с четырехлетнего возраста? И почему кто-то должен был принять его диагноз без того,