“«17 декабря 1960 года: Я выполнил трансорбитальную лоботомию».”

«4 января 1961 года: сегодня я рассказал Говарду, что сделал с ним, и он воспринял это без дрожи. Он сидит тихо, улыбаясь большую часть времени и ничего не предпринимает».

Вы можете услышать, на записи, как это было трудно для меня. Я говорю: “И я должен был бороться с этим? Ни в коем случае. Как двенадцатилетний ребенок должен противостоять чему-то подобному? Это просто было нечестно …”.

Я не знал, что Пия и Дэйв сделали с той частью записи, которую они взяли у меня в архивах. Тогда я сломался и заплакал. На записи я тяжело выдохнул. Затем музыка возвращается. Теперь это одиночное скрипичное звучание, скорбное и грустное, присоединяющееся к квартету струнных.

Звук моего голоса возвращается: “Когда моя мачеха увидела, что операция не превратила меня в овощ, она выгнала меня из дома. Я стал воспитанником государства. Мне потребовалось много лет, чтобы восстановить свою жизнь. Все это время меня преследовали вопросы. Что сделал, чтобы заслужить это? Могу ли я когда-нибудь стать нормальным? И, главное: почему мой отец позволил этому случиться? В течение сорока четырех лет мы даже раз не обсуждали это — даже после того, как умерла моя мачеха. Мне понадобился год работы над этим проектом, прежде чем я набрался смелости написать ему письмо”.

Звук снова меняется. Мой голос снова меняется. Вы слышите, как я говорю: “Я здесь со своим отцом. Я ждал этого момента более сорока лет. Спасибо, что вы со мной здесь”.

Почти невозможно сказать это на записи. Вы можете слышать, насколько это трудно. Мой голос несколько раз ломается. В тот момент это было невероятно эмоционально. Пия и Дэйв записали это так, как это произошло. Я был почти подавлен чувствами. Вы можете это услышать на записи.

И вы можете услышать, что для моего отца это совсем не эмоционально. Он говорит: “Я скажу вам все, что нужно будет ответить”, как будто сдает экзамен в Управлении Моторных Транспортных Средств.

Я спрашиваю его: “Как вы нашли доктора Фримена?”

“Я не нашел”, быстро отвечает он. “Она нашла его”.

Я немного его подталкиваю: “Мой вопрос был бы, конечно, почему вы это позволили, если так было?”

Он говорит, что не задумывается о “негативном”.

Я продолжаю давить на него. Вы можете услышать на записи, насколько это трудно для меня. “Но это, это действительно повлияло на всю мою жизнь.”

“Никто не идеален”, - отвечает он мне. “Мог бы я сделать это снова? Легко оценивать задним уму. Через пятьдесят лет могу ли я сказать, что это была ошибка? Так же, как и Первая Мировая война — была ошибкой!”

Вы можете почти услышать, как аудитория повернулась против него. Было несколько вскриков. Было слышно, как что-то бормочут. Энергия в комнате изменилась. Казалось, что он все признал. Теперь все было на поверхности. Это был тот человек, который меня подвел.

Но на записи его не атакуют. Следующее, что звучит, может быть самым мощным моментом всей программы.

“Хотя он отказывается нести какую-либо ответственность, просто сидеть здесь с моим отцом и задавать ему вопросы о моей лоботомии — это самый счастливый момент моей жизни”, - говорит мой рассказчик.

Затем вы слышите, как мой голос меняется, и я снова говорю со своим отцом.

“Я хочу поблагодарить вас за то, что вы проговорили это со мной. Я никогда не думал, что это когда-нибудь случится.”

“Ну, видишь?” — говорит мой отец, все живой и веселый. — “Чудеса случаются!”

“На самом деле я хотел сказать тебе, что люблю тебя…”

“Ты думал, что я этого не знаю?” — говорит он. — “Ты вырос хорошим!”

“…и я очень счастлив от этого”. “Это то, что я хотел услышать!”

Звучит фортепианная музыка. Даже сейчас почти невозможно для меня слушать этот момент без слез. Это просто разбивает сердце. Я раскрываю перед ним все. Я говорю ему, что люблю его. Я почти умоляю его сказать, что любит меня тоже. Но он этого не делает.

Рассказ продолжается. “После двух с половиной тысяч операций Уолтер Фримен провел свою последнюю лоботомию с помощью ледоруба на домохозяйке по имени Хелен Мортенсон в феврале 1967 года. Она умерла от кровоизлияния в мозг, и карьера Фримена наконец закончилась…”

Последнее интервью — с Ребеккой Уэлч, с того дня, когда она и ее муж отвезли нас навестить ее мать, Аниту МакГи. Ребекка начинает плакать, когда спрашивает меня: “Ты знаешь, сколько людей не могут сделать то, что ты делаешь, и ты делаешь это за них?”

Секция заканчивается звуком, когда Ребекка и ее мать поют “You Are My Sunshine“.

Затем возвращается мой голос.

После двух лет поисков мой путь наконец закончен. Я никогда не узнаю, что потерял за те десять минут с доктором Фрименом и его ледорубом. Но по некоторому чуду, это не превратило меня в зомби, не сломило мой дух и не убило меня.

Но это повлияло на меня. Глубоко. Операция Уолтера Фримена должна была облегчить страдания. В моем случае она сделала все наоборот.

С тех пор, как я сделал лоботомию, я чувствовал себя чудаком — стыдился. Но сидя в комнате с Ребеккой Уэлч и ее мамой, я знаю, что мои страдания закончились.

Я знаю, что моя лоботомия не коснулась моей души. Впервые я не чувствую стыда. Я, наконец, нахожусь в мире.

На экране появляются титры, а затем программа заканчивается с той же фортепианной музыкой. В комнате была полная тишина. Аудитория, казалось, пребывала в шоке.

Затем начали аплодировать. Было много аплодисментов.

Дэйв Айсей встал и произнес несколько речей, а затем представил меня и еще нескольких людей, которые должны были ответить на вопросы из аудитории. Я был в каком-то оцепенении. Я был переполнен эмоциями. И мне было страшно. Программа была очень эмоциональной для меня. Я никогда не слышал ее с музыкой. Я также никогда не был в такой толпе, где все глаза были устремлены на меня. И все эти люди аплодировали мне. Это было очень мощно. И теперь я должен был отвечать на вопросы из аудитории, а может быть, даже из прессы.

Большинство вопросов были скорее комментариями, чем вопросами. Люди хотели говорить о том, как они чувствовали себя после просмотра программы. Мне было легко. Я боялся, что мы получим некоторые враждебные замечания или враждебные вопросы.

Был только один такой вопрос.