На второй день меня навестила фрау фон Ортцен, возглавлявшая Красный Крест. Мое лицо представляло из себя безобразную маску. Войдя в палату, посетительница, по всей видимости, была поражена тем, как я выглядел. Это заставило меня смутиться. «Вы знаете, что такое настоящая доброта? – спросил я и, поскольку фрау фон Ортцен не отвечала, продолжил: – Это когда человек может без содрогания смотреть на меня такого».

Гитлер и Верховное командование были серьезно обеспокоены тем, что я попал в список потерь, и в течение нескольких дней профессор Бюркле де ла Камп регулярно посылал в ставку бюллетень о состоянии моего здоровья. Меня погрузили в «шторх» и перебросили по воздуху сначала из Феррары в Риву, а затем из Ривы в Мерано.

15 января 1945 года, после двухнедельного отпуска, который я провел дома, я отправился в Бад-Ишль, чтобы пройти обследование в расположенной там клинике черепно-мозговой медицины, а затем вернулся в свой штаб в Рекоаро. Меня не было почти три месяца. Я полностью доверял замещавшему меня фон Витингофу, но все же очень неприятно лежать в кровати и бездействовать, когда твой фронт находится совсем неподалеку. Интерес к тому, как идут дела, который человек проявляет в подобных случаях, является чем-то вроде тонизирующего средства, но в то же время причиняет много беспокойства. Как-то, уже находясь в тюрьме, я спросил у профессора Бюркле де ла Кампа, который пришел меня навестить, не лучше ли было ему тогда, в Ферраре, сделать так, чтобы я заснул. С характерной для него прямотой он ответил: «С учетом того, как повернулось дело, – да».

Вернувшись в штаб, я обнаружил, что противник, как и ожидалось, постоянно предпринимал изматывавшие нашу оборону выпады. Хотя в результате ему удалось добиться лишь локальных и ни в коей мере не решающих успехов, эти выпады снизили боевой настрой наших войск. Помимо потери дивизий, переброшенных на другие фронты, о которых я уже упоминал, произошли кадровые перестановки, обусловленные дефицитом старшего офицерского состава. 12 января генерал Герр сменил фон Витингофа по просьбе последнего на посту командующего 10-й армией. Хотя его тяжелое ранение в голову вызывало у меня некоторые опасения, Герр пользовался моим полным доверием, и я надеялся, что он хорошо сработается с начальником штаба Билицем, который обладал исключительными способностями, разделял мои оценки и одобрял мои действия. За период с конца января по середину февраля я, еще не вполне выздоровев, побывал в армейском и дивизионных штабах и побеседовал почти со всеми командирами дивизий. Я старался собрать максимально точные данные для принятия дальнейших решений до начала критической фазы кампании. В ходе этих весьма подробных бесед я выяснил примерно следующее.

Ожидавшееся зимнее затишье нарушалось в Западных Альпах, являвшихся зоной ответственности лигурийского командования, лишь небольшими вылазками противника, не давшими ему никакого результата. Даже после схода снега крупномасштабного наступления ожидать не следовало, поскольку общая ситуация на западе и на юге делала его невозможным.

На участке фронта 14-й армии, который удерживал 51-й горнострелковый корпус, явно царило спокойствие; отвлекающая атака, санкционированная командующим 14-го армейского корпуса (фон Типпельскирш) в рождественский период и проведенная в верхней части долины Серчио, выявила непрочность вспомогательных фронтов войск альянса. Важность пика Монте-Бельведере высотой 2000 метров для удержания линии обороны к востоку от него была очевидна. Наши позиции в зоне ответственности 14-го танкового корпуса имели жизненно важное значение с точки зрения возможностей овладения Болоньей и системой коммуникаций на ее севере и северо-востоке. Коротко говоря, это был участок, требующий к себе особого внимания.

В зоне 10-й армии в последние месяцы выявилось опасное место к югу от озера Коммаччио. Противник также успешно провел разведку боем вдоль Виа-Эмилия. Если бы британской 8-й армии удалось прорвать наши боевые порядки и сравнительно небольшими силами сковать наши части южнее, это затруднило бы отход 14-го танкового корпуса и 1-й парашютно-десантной дивизии. С другой стороны, северные секторы района обороны 10-й армии на озере Коммаччио, расширившиеся в результате сильных наводнений и очень густо заминированные, наступающим войскам противника было бы особенно трудно преодолеть.

Характер позиций за водной преградой придал новую конфигурацию нашим оборонительным порядкам. Эти позиции имели большую глубину, что позволяло снизить эффективность артобстрелов противника, и давали больше возможностей для применения танков в тактических целях.

Что касается флота, то ему пришлось временно приспосабливаться к условиям наземной войны, и адмирал Левиш в радостью поддержал мое предложение о создании сухопутных частей и подразделений из моряков и обучении их с помощью армейских офицеров.

Миссия командования люфтваффе в Италии в основном состояла в том, чтобы, помимо защиты узловых тыловых коммуникаций и важных проходов, прикрыть с воздуха районы сосредоточения войск и места возможного скопления транспорта в секторах, которые должны были стать ключевыми. Возможности нашей службы наземной разведки и авиации были очень ограниченными, что не позволяло ей эффективно действовать на большую глубину. Служба воздушной разведки была подобна скелету без плоти на костях. И все-таки несколько современных разведывательных самолетов «Арадо-234», превосходящих все аналогичные самолеты противника, добыли полезную информацию и совсем немного приподняли занавес, скрывавший все, что происходило в глубине позиций противника и на море вблизи линии фронта. Внезапное появление подразделений истребительной авиации из скоростных немецких машин, которые пилотировали итальянские экипажи, стало приятным сюрпризом, хотя и не имело серьезного значения. Они успешно атаковали тяжелые бомбардировщики противника, теперь уже постоянно совершавшие налеты на южные районы Германии и Австрии, когда те, сбросив бомбовый груз, возвращались обратно.

Поддержание итальянской военной промышленности на севере страны в рабочем состоянии приобрело для нас большое значение, поскольку ее продукция тут же поглощалась нашим весьма ограниченным по территории театром военных действий. Тем не менее, когда осенью во время встречи со Шпеером я стал настаивать на том, чтобы Итальянскому фронту была предоставлена автономия в этом отношении, мой собеседник не смог скрыть своего скептицизма на этот счет; между тем система распределения продукции военного производства, созданная гауляйтером Хофером, совершенно не соответствовала требованиям момента.

Боевой дух наших солдат и офицеров был высок – гораздо выше, чем я себе представлял. Даже в приватных разговорах никто ни словом не упоминал о том, что нам следует выбросить полотенце на ринг; люди просто понимали, что они должны держаться во что бы то ни стало. Я был в целом доволен степенью боеготовности частей, хотя уровень подготовки некоторых из них заставил меня задуматься.

Хуже обстояло дело с оружием, боеприпасами и горючим, а самой большой нашей проблемой была авиация.

Все было готово для решающей битвы. Какую бы тактику ни избрали наши войска – сдерживания противника или постепенного отхода, – по крайней мере, они были защищены от сюрпризов благодаря наличию в наших оборонительных порядках особым образом укрепленных секторов и позиций, в достаточной степени насыщенных живой силой. Это не позволяло нам принять решающий бой к югу от По. Между тем переброска дивизий с нашего театра военных действий на другие продолжалась, а положение со снабжением войск самым необходимым в большинстве случаев оставляло желать лучшего. Несмотря на все это, Гитлера поначалу никак не удавалось уговорить скорректировать свои приказы, приспособив их к изменившейся ситуации. Но шли недели, а вето на мои планы все еще не было наложено; это заставило меня поверить, что в критический момент, как это уже бывало раньше, я смогу действовать так, как того потребует обстановка.