– Смотри, Глеб Петрович, – сказал наконец генерал. – За двумя зайцами погонишься...

– Знаю, Федор Филиппович, – вздохнул Глеб. – Но, во-первых, у меня нет выбора, а во-вторых... Словом, мне начинает казаться, что это не два зайца, а один... но зато очень крупный!

Загоняя машину в гараж, доктор Дружинин задел бортом ворота, сильно помял дверцу и чуть было не съехал в яму. Голова у него гудела, как колокол, созывающий к обедне монастырскую братию, левый глаз открывался с трудом, а правая ладонь распухла, как наполненная водой резиновая перчатка, и непрерывно ныла. На костяшках пальцев красовались покрытые грязными запекшимися корками ссадины, пиджак на спине был разодран по центральному шву почти что сверху донизу, золотой "Ролекс" разбился и стоял, а содержимого бумажника как не бывало – остались только кредитные карточки и документы. События минувшей ночи вспоминались, как в густом тумане, да и настоящее казалось не совсем реальным, так что на такую мелочь, как изуродованная дверца машины, Владимир Яковлевич попросту не обратил внимания.

Времяпрепровождение получилось скотское и очень вредное для репутации, да и о работе в операционной следовало забыть самое меньшее на неделю. Зато алиби было обеспечено железное, несокрушимое, подтвержденное не просто чьей-то там болтовней, а составленным по всей форме милицейским протоколом: такого-то числа такого-то месяца гражданин Дружинин Владимир Яковлевич, 19... года рождения, находясь в состоянии сильного алкогольного опьянения... чем причинил ущерб в размере... Размер ущерба, кстати, показался ему сильно преувеличенным, но Владимир Яковлевич не привык мелочиться, да и дело того стоило. И потом, ему уже очень давно хотелось выкинуть что-нибудь в этом роде, дать выход нервному напряжению, так что, если вдуматься, он вполне мог наломать и накрошить на сумму, значительно превышающую ту, что значилась в милицейском протоколе. Наверное, успели вовремя остановить... Что ж, пускай радуются, что он не снес их поганый шалман с лица земли!

Эта воинственная мысль не принесла ему никакого воодушевления. Голова трещала так, что хоть ты оторви ее да выбрось, во рту было сухо, как в пустыне Гоби, и мерзко, как в нужнике. Остановив машину, Владимир Яковлевич с трудом открыл дверцу и почти выпал из-за руля на чистый сухой бетон. Надо было признать, что, обеспечивая себе алиби, он здорово перестарался.

Некоторое время он стоял, заметно покачиваясь, и неловко ощупывал карманы. Сигареты, как ни странно, оказались при нем. Правда, лежали они почему-то за пазухой, под рубашкой, и твердая картонная пачка выглядела так, словно ее пытались пропустить через мясорубку. Внутри пачки тоже творилось черт знает что, однако две или три сигареты выглядели хоть и мятыми, но вполне пригодными к употреблению. Дружинин сунул одну из них в зубы, пачка упала на пол, ко он не стал ее поднимать, поскольку не был уверен, что попытка наклониться пройдет ему даром.

Зажигалки, золоченого "Ронсона", не оказалось ни в одном из карманов, из чего следовало, что она скорее всего приглянулась кому-то из ментов. Бормоча слова, которые сильно удивили бы кое-кого из его коллег, особенно женщин, Владимир Яковлевич боком втиснулся обратно за руль, включил зажигание и вдавил в панель кнопку прикуривателя.

Тянуло ледяным сквозняком. Владимир Яковлевич повернул голову, пытаясь понять, откуда дует, и увидел, что забыл закрыть гараж. Прикуриватель с отчетливым щелчком выскочил из гнезда, Дружинин зажег сигарету, выключил зажигание, кое-как выбрался из машины и, кряхтя, шаркая ногами, побрел к воротам.

Он привел в действие электромотор, сделал две или три затяжки, прислушался к своим ощущениям и вялым движением руки выбросил сигарету во двор через сужающийся зазор между порогом и опускающимся нижним краем пластинчатых ворот. Его замутило, тело покрылось липкой холодной испариной, голова закружилась со страшной силой, и пришлось какое-то время постоять, прижав подбородок к груди и держась за косяк, чтобы не потерять равновесие и не треснуться многострадальной физиономией о бетонный пол.

Ворота с негромким лязгом стали на место, внутренности тоже, казалось, успокоились, и доктор Дружинин выпустил наконец косяк, за который держался. Нужно было подняться наверх и первым делом принять что-нибудь этакое из домашней аптечки – какого-нибудь аспирина, анальгина, а лучше всего – эврика! – стаканчик коньяка. Господи, и кто ее придумал, эту водку? Ведь дрянь несусветная, с души от нее воротит, а после второй рюмки уже не остановишься – даже вкусной делается. А уж с пивом!..

Он отпер дверь, что вела из гаража в дом, и нетвердой походкой ступил в прихожую. Душистая полутьма ласково приняла его в свои объятья – он был, черт подери, дома, в относительной безопасности, и в течение какого-то времени мог вообще ни о чем не думать. Мог ли? Да какая, в самом деле, разница, если думать он сейчас все равно не способен?! Сами попробуйте думать с такой головой... Не-е-ет, господа, сначала – лечиться, а все остальное потом, в том числе и горячая ванна, и чистая постель, и все такое прочее...

Он добрел до кухни. Жалюзи еще с вечера были опущены, потому что Вера любила разгуливать по дому нагишом, в таком виде ходила и на кухню за напитками, ничуть не стесняясь тем обстоятельством, что ее могли увидеть из окна соседнего коттеджа. Поднимать их не было никаких сил, поэтому Владимир Яковлевич просто включил скрытые светильники над рабочей плоскостью. Кухня озарилась мягким, приглушенным, очень уютным светом, который вдобавок ни капельки не резал воспаленные, слезящиеся глаза. Здесь, в отличие от спальни, где они вчера оставили все как было, царил идеальный порядок – ни дать ни взять операционная после генеральной уборки. Раньше Дружинин не обращал на это внимания, а теперь вот обратил, хоть и мучился похмельем, – потому, наверное, обратил, что видел наведенный руками Анны Карловны порядок в последний раз.

На миг его охватило что-то вроде сожаления. Хорошая была тетка – чистоплотная, аккуратная, опытная и безотказная, о чем ни попроси – все сделает. А главное, преданная как собака. Он был прекрасно осведомлен о безнадежной влюбленности Анны Карловны, и, поскольку она о своих чувствах никогда не заговаривала и вообще старалась не лезть в душу, его это вполне устраивало. Конечно, он платил ей какие-то деньги за работу по дому, но, скажем прямо, отдавала она ему гораздо больше, чем получала. Она в нем души не чаяла, а чем он ей отплатил? Натравил на нее этого уголовника...

"Кстати, – подумал он, – а как там наш уголовник? Справился или нет? Он ведь, если припомнить ту весеннюю историю, как раз относится к категории танцоров, которым мешают собственные причиндалы..."

Некоторое время он, стоя на нетвердых ногах у холодильника, думал, не позвонить ли этому типу, но потом решил действовать по заранее намеченному плану: сначала поправить голову, а уж потом думать обо всем остальном. Средство для поправки головы в виде начатой бутылки хорошего коньяка стояло в холодильнике. Владимир Яковлевич знал, что охлаждать коньяк не следует, но привычка совать спиртное в холодильник осталась у него еще с тех далеких времен, когда хороший, дорогой коньяк был ему не по карману и приходилось обходиться напитками попроще – той же водкой, к примеру, а то и вовсе портвейном, который подешевле. Это была, по большому счету, плебейская привычка, но Владимир Яковлевич с ней не боролся: подумаешь, смертный грех! Для гостей, у которых нутро не принимает охлажденный коньяк, у него в баре полным-полно неохлажденного, а наедине с собой он может вести себя как ему удобнее. Иначе зачем, черт подери, ему деньги, положение в обществе, независимость? Ясно, не для того, чтоб даже в полном одиночестве, когда никто не видит, соблюдать выдуманные какими-то умниками правила...