– Так вот, вскоре вернулись папа и мама – скворцы, – продолжала Крисси. – Они увидели, что я добралась до их гнезда, и начали кричать и бросаться на меня. Я до такой степени испугалась, что сорвалась с лестницы и упала вниз. И совершенно, ну ни капельки не ушиблась, но упала прямо в кучу конского навоза. Вот уж тоже мало приятного, скажу вам. Я, конечно, люблю лошадей, но они были бы в тысячу раз прият-, нее, если бы научились для таких дел пользоваться картонками, как кошки.

Тесса была от этой девочки просто без ума.

Сэм навалился на стол локтями и внимательно слушал рассказ Крисси Фостер. Да, конечно, Тесса слышала крики «призраков» во время бойни в «Ков-Лодже» и мельком видела ноги одного из них. Гарри тоже не раз видел их, но на достаточно большом расстоянии, сквозь туман и ночью. Сэму тоже довелось увидеть двух «призраков» нынешней ночью через окно. Однако Крисси была единственной из присутствующих, кто встречался с ними лицом к лицу и неоднократно.

Но не только это привлекало внимание Сэма. Он был также увлечен ее живыми манерами, хорошим чувством юмора и богатством мимики. Девочка, совершенно очевидно, обладала немалой силой духа, у нее была не по годам сильная воля, без которой ей ни за что не удалось бы выжить нынешней ночью и утром. При всем при этом она сумела сохранить очаровательное впечатление непосредственности, ее воля вовсе не ожесточила ее. Она была из тех детей, глядя на которых понимаешь, что для жалкого человеческого рода еще не все потеряно.

Когда-то и его Скотт был таким ребенком. Именно поэтому Сэм любовался Крисси Фостер. Он видел в ней своего потерянного сына. Таким, каким он был до… превращения. Он смотрел на Крисси и слушал ее с таким острым чувством невозвратимой потери, что эта боль отдавалась в сердце и перехватывала горло. Он словно ожидал не только услышать от девочки нужную ему информацию, но и получить от нее ответ на вопрос, почему его собственный сын потерял разом и всю надежду, и всю свою непосредственность.

Спрятавшись в темноте подвала бывшей колонии «Икар», Такер и его стая не смыкали глаз, так как совсем не нуждались в сне для пополнения сил. Они просто лежали, свернувшись клубком. Время от времени Такер и другой самец совокуплялись с самкой, и во время этих соитий они, не жалея друг друга, царапались до крови. Им просто надо было ощущать запах свежей крови, чтобы удовлетворять свои инстинкты.

Темнота и замкнутость их бетонного убежища-склепа привели к тому, что Такер постепенно стал плохо ориентироваться в пространстве и времени. Он почти ничего сейчас уже не помнил о той части своей жизни, которая предшествовала вчерашнему превращению в зверя и ночной охоте. Он почти не осознавал себя как индивидуальность. Нельзя слишком выделяться, когда стая выходит на охоту, еще меньше причин для этого, если прячешься в темном уютном убежище. В этом замкнутом пространстве они были прежде всего стаей, единым организмом, в котором ни одна из частей не имела права на самостоятельность. Перед внутренним взором Такера проплывали образы диких, сливающихся с тенями существ, которые крадутся по ночным лесам и лунным полянам. Время от времени человеческие видения также появлялись в его сознании, но эти образы лишь пугали его, и он отгонял их подальше, чтобы вновь погрузиться в атмосферу охоты, погони и соитий. В этом мире насилия он переставал быть собой и принадлежал только своей стае. Он был лишь одним из краев одной большой тени, он был лишь одним отростком большого организма. Ему не надо было думать ни о чем, у него было только одно желание – чтобы его существование длилось дольше и дольше.

В какой-то момент он понял, что он уже выскользнул из своей волчьей формы, которая стала для него слишком тесной. Он уже больше не хотел быть вожаком стаи, в этой роли было слишком много ответственности, надо было хоть немного, но думать. А он хотел не думать совсем. Просто быть. Существовать. Ограничения любой физической формы казались ему нестерпимыми.

Он чувствовал, что второй самец и самка следили за его вырождением и брали с него пример.

Он чувствовал, как плавится его плоть, как растворяются его кости, как его внутренние органы и сосуды теряют свои формы и функции. Он опустился по лестнице эволюции, миновав стадию первобытной обезьяны, миновав стадию примитивных существ, выползших из моря на сушу миллионы лет тому назад, он опускался все ниже и ниже, пока не превратился в жидкую пульсирующую массу, в суп из протоплазмы, содрогающийся в темном подвале бывшей колонии «Икар».

Ломен позвонил в дверь резиденции Шаддэка, ему открыл Эван, дворецкий.

– Извините, мистер Уоткинс, но господина Шаддэка нет дома.

– Где он?

– Не знаю.

Эван был уже обращен в Нового человека. Ломен хотел действовать наверняка и выстрелил ему сначала два раза в голову, а затем два раза в грудь. Теперь дворецкий лежал на полу в прихожей, мозг и сердце его были уничтожены. Или правильнее было бы называть их процессором и насосом. В каких терминах нужно было говорить об этих существах? В терминах биологии или механики? Насколько они приблизились к машинам?

Ломен прикрыл входную дверь и переступил через тело Эвана. Он дозарядил свой револьвер и обыскал весь огромный дом комнату за комнатой, этаж за этажом. Он искал Шаддэка. Ломен надеялся, что им будет двигать всепоглощающее чувство мести, он будет сгорать от ярости, и успокоение придет только тогда, когда он увидит Шаддэка мертвым у своих ног. Но всех этих чувств он так и не испытал.

Смерть его сына не расплавила лед в его сердце. Он не испытывал ни раскаяния, ни ярости.

Им двигало лишь одно чувство – чувство страха. Он хотел убить Шаддэка, прежде чем сумасшедший гений превратит его в нечто еще более ужасное.

Если он убьет Шаддэка, который постоянно находится на связи с суперкомпьютером «Новой волны» – по этой связи передается телеметрическая информация о сердечном ритме его шефа, – то суперкомпьютер «Солнце» выдаст команду на уничтожение. По микроволновой связи эта команда будет принята всеми микросферами, внедренными в тела Новых людей. Каждая из этих микросфер в то же мгновение выполнит программу, направленную на остановку сердца у своего хозяина. Все «обращенные» в Мунлайт-Кове погибнут мгновенно. Вместе со всеми погибнет и он, Ломен.

Но теперь Ломена это не волновало. Страх перед его нынешней жизнью перевешивал страх смерти. Он боялся превратиться или в «одержимого», или во что-то не менее, по его понятиям, безобразное – в человека-компьютер, в улучшенную копию его сына Денни.

Он ясно представлял себе, каким он будет, – сверкающие ртутью шарики глаз, червеобразный отросток, тянущийся от его лба к компьютеру. Ломен почувствовал, что сходит с ума, ему хотелось бежать, удрать из своего тела, из той оболочки, которую он вынужден носить на себе.

Убедившись, что дома Шаддэка нет, Ломен решил отправиться в его офис в компании «Новая волна». Вероятно, творец нового мира укрылся там, чтобы нарисовать новые картины ада, который он почему-то все время называл раем.