Приемная лорда Черчилля — его деда по отцу звали Джекоб Ротблатт — находится в Южном Кенсингтоне, поблизости от его частной клиники. Именно туда устремляется большинство пациентов, приезжающих в Лондон на курс лечения. По иронии судьбы, не ускользнувшей от глаз самого Черчилля, особого успеха он достиг в лечении мусульманок. Женщины, яйцеклетки которых он холит и лелеет, встряхивает и помешивает, перемещает туда и сюда, — это в основном горбоносые жительницы черных круглых шатров, прибывшие к нему прямо с берегов Персидского залива. Он должен проводить осмотр в строжайшем соответствии с правилами целомудрия, нужные части их тела предлагаются ему по отдельности, словно куски курятины, питающейся курятиной. Похоже, что с помощью искусственного осеменения он вознамерился взрастить в Западном Лондоне армию приверженцев джихада.

Арабы не единственные пациенты Черчилля. Но даже местные жители толком не знают, считать ли слово «Лорд» титулом, именем, студенческим прозвищем или же первым слогом фамилии Лорд-Черчилль. Разумеется, добрый Лорд охотно помогает друзьям — среди которых даже несколько членов правительства — в делах зачатия. Но может ли это служить достаточным основанием для получения титула?

Вот о чем думают Ричард с Шарлоттой, наблюдая за тем, как он чертит в воздухе указательными пальцами обеих рук символические фигуры диагнозов, способов лечения и прогнозов. Лорд Черчилль управляет человеческими судьбами с подлинным артистизмом, он понимает, что процветающий врач должен прежде всего уметь работать руками, накладывать руки. В прежней жизни Черчилль, вероятно, был торговцем на Бриклейн, нагромождал одну на другую глубокие и мелкие тарелки, блюдца, чашки, сооружая из них огромную фаянсовую розетку, а затем обрушивал это сложное сооружение со словами: «Друзья мои, взгляните! Ни одного осколка. Прекрасный новый фарфор. Полный комплект на шесть персон. Для вас — десять фунтов. Всего десять. Ну, кто здесь самый смелый? Раскошеливайся!» Теперь он нагромождает друг на друга чашки Петри, гормональные инъекции и инкубаторы, а цены начинаются с десяти тысяч фунтов.

И все же руками он работает превосходно. Когда Черчилль встает из-за стола и, покачиваясь, идет по толстому эндометриальному ковру, его на редкость уродливое лицо — напоминающее сжатый кулак внутри перчаточной куклы, — бочкообразная грудь и тощие ножки делают его похожим на весьма подвижный сперматозоид. И это внушает Элверсам огромное доверие.

Мне тоже. Потому что я сопровождала их в Южный Кенсингтон. Я вновь принялась околачиваться возле них. Проводить время с Элверсами стало для меня чем — то вроде службы. Я все чаще отпрашивалась в «Корпорейт Коммьюникейшнз», пока до них не дошло, что, в сущности, я у них не работаю, и меня уволили. Наглый коротышка, на которого я жаловалась, пожаловался на меня другому наглому коротышке. Что поделаешь, капитализм! Грядет десятитысячелетний рейх, в котором власть принадлежит миллионам наглых коротышек. Начальница отдела кадров вызвала меня в свой зеркальный кабинет.

— Вы понимаете, миссис Блум, — сказала мисс Воплощенная Современность, — поскольку вы недолго у нас работали, мы не можем предложить вам большое выходное пособие. Простите за любопытство, но вы состоите в каком-нибудь частном пенсионном фонде? — Еще одно зеркальное здание, в которое мне незачем заглядывать — я ничего там не увижу.

На обратном пути в Далстон я хохотала как гагара, а Лити резвился возле меня, распевая: «Как хорошо-о травы каса-аться, травы у до-ома сво-о-его». Конечно, известковый малютка и понятия не имел ни о траве, ни о доме, ни о прикосновении. Однако годы, что я утихомиривала, урезонивала и увещевала своего так и не родившегося ребенка, не прошли даром. Лити очень развился. Теперь с ним можно было вести почти взрослую беседу. Как оказалось, в нем сочетались бойкий нонконформизм и стихийный анархизм, которые я пыталась привить своим дочерям — но без Наташиного люмпенства и Шарлоттиного снобизма.

А вот Грубиян ничуть не изменился. Он был все таким же — передразнивал старика в инвалидном кресле, вращая руками и вопя: «Ум-дидци-ум-дидци!», показывал взрослым голый зад и пугал детишек, являясь им на грани видимости. Хорошо еще, что он не слишком лип ко мне. Когда я ходила на работу, то оставляла его на Аргос-роуд, теперь я оставляю его там на всю ночь. Черт побери, что ему сделается?

— Итак, что мы предпримем? — спросил Лити недалеко от дома, запрыгнув на тротуар с обочины.

— Наверное, отправимся к смертократам. Посмотрим, можно ли получить пенсию по вечности или что — то в этом роде.

В ту зиму смертократы арендовали в Актоне помещение обанкротившейся фирмы по прокату автомобилей. На стене у двери висел ящик для хронокарт. Каждый приходивший должен был прокомпостировать карточку и поставить в нужную ячейку. Известно, что смертократы всегда устанавливают строгий порядок ожидания — вот такие карточки или электронные табло, как на почте. На офисных стульях сидело трое или четверо вполне заурядных мертвецов, просматривающих разрозненные газеты недельной давности.

Наконец подошла моя очередь, и, оставив Лити в комнате ожидания, я последовала за клерком в коротком пиджаке, минуя клаустрофобическую череду комнат, в каждой из которых стояло множество вырезанных из картона фигур в натуральную величину. Этих несгибаемых мужчин поставили к стенке, потому что их картонные опоры давно оторвались. Все они изображали молодого администратора в темном двубортном костюме, он помахивал связкой ключей, а изо рта у него тянулась надпись: «МОЙ УСПЕХ В АРЕНДЕ — А ТВОЙ?»

— Их снесли сюда, когда фирма разорилась, — пояснил Хартли, клерк в коротком пиджаке. — Глаза бы на них не смотрели, хорошо, что мы скоро переезжаем. Вы еще не поздоровались с нашим нюё?

Я поздоровалась с их драгоценным нюё, которого залепила копиркой одна из здешних дурнушек.

По комнате слонялось несколько клерков. Двое сидели, скинув пиджаки, и обменивались бейсбольными карточками, торчавшими из карманов жилетки. Еще один, в синем блейзере, стрелял из ракетницы Х2-31 в хиппи с усами Сапаты и в кителе Мао. Бах-бах-бах! Фигурка упала. Другие смертократы играли в маджонг или дипломатию, в скрабл или монополию или пробирались сквозь все 43.252.003.274.489.856.856.000 возможных комбинаций кубика Рубика. На нас они не обратили ни малейшего внимания. Их занимали только собственные мертвецкие мании и бесконечные перекуры. Подобно Фар Лапу, смертократы курили самокрутки. Это в какой-то мере оправдывало их суетливые движения и набитые всякой всячиной карманы.

Хартли отвел меня за перегородку, где сидел Кантер.

— А, миссис Блум. — Кантер оторвался от бумаг, отложил в сторону шариковую ручку и поправил воротник пиджака. — Можете идти, Хартли. Займитесь чем — нибудь полезным, к примеру, прогуляйте Анубиса по Тернем-Грин.

— Как скажете, — с кислой миной ответил Хартли.

Мне так и не удалось разобраться в иерархии смертократов. Хотя Кантер номинально занимался моим делом, я несколько раз слыхала, как он сурово отчитывал Хартли, Гланвилла и даже Дейвиса. В этой организации было слишком много индусов и слишком мало явных начальников.