Наконец город остался позади. Отступавшие войска забили единственное шоссе на Васильков, из-за грязи Виктор не мог ни объехать, ни свернуть на обочину. Однако резкий фельдфебельский клаксон заставлял расступаться пехоту, теснил грузовики, трактора, броневики. Кое-где помогали солдаты из полевой жандармерии, пытавшиеся установить на шоссе сносный порядок.

Юстин по карте следил за маршрутом. Дотащились до Глевахи, свернули направо на грунтовую дорогу. Здесь стало посвободней. Проехали еще одно село – Малютянку, а там показалось и Заборье.

Аэродром с взлетной полосой из металлических решеток был забит машинами больших чинов, успевших загодя унести ноги из Киева. Организаторы промышленности, заготовок, функционеры партии, эсэсовцы с архивами, активисты «Зимней помощи», культурфюреры с картинами из музеев, церковным золотом и древними книгами, которым не было цены, тыловики с витыми погонами, бургомистры и коменданты, какие-то личности в штатском, но с тяжелыми чемоданами, – кто только не стремился попасть на самолеты, летевшие в Житомир и дальше. В трехмоторные «юнкерсы» набивалось столько, что, казалось, трещали их объемистые гофрированные бока, измотанные летчики не справлялись с напирающей толпой, коменданты аэродромной службы робели перед грозными бумагами. Где уж тут найти место простому танковому генералу с разбитыми ногами… На краю летного поля Юстин заметил двухфюзеляжный «фоккер», рядом с ним палатку. Он приказал Виктору ехать туда. На шум кугельвагена высунулась голова в заношенном брезентовом шлеме. Новачек!

Фельдфебелю он обрадовался как родному. Влезая в палатку и от радости перейдя на «ты», он спросил:

– Как ты сюда попал?

– Погода, – Новачек жестом согнал оператора с места. – Садитесь, господин майор.

– А почему другие летают?

– Они пассажиров возят. Мне же надо снимать, а тучи над самой землей. Привезу дешифровщикам одну пакость.

– Якоб, окажи услугу! Отвези раненого генерала в Житомир.

– Мне Ралль голову оторвет.

– Что хочешь бери! У меня есть деньги, шнапс, консервы. А Раллю мы с генералом напишем письмо.

Новачек поерзал на моторных чехлах, на которых сидел, хмыкнул:

– Не люблю торговаться. Давайте и то, и другое, и третье.

Юстин позвал Виктора:

– Тащи из ранца шнапс, консервы!

– Все?

– Сколько есть.

– Много вас? – спросил Новачек.

– Четверо.

– Ты оставайся здесь, жди меня, – сказал он оператору, засунул принесенные бутылки и банки в чехол, стал натягивать меховую куртку.

Виктор с жалостью поглядел на кугельваген:

– Эх, какая машина пропадает…

– Скажи спасибо, что так улетаем, – проговорил Юстин, поднимая с сидения ослабевшего от гонки Пикерта.

Кое-как втиснулись в кабину, захлопнули дверцу. В бок Юстину упирался угловатый ящик аэрофотоаппарата с колесиками наводки, но он терпел. Новачек порулил к взлетной полосе, дождался, пока отрывался от земли «юнкерс», а другой транспортник только готовился к взлету и двинул вперед секторы газа. Тряска перешла в дробный стук, потом прекратилась. Косо накренилась земля. Не набрав и двухсот метров, Новачек перевел машину в горизонтальный полет. Выше уже неслись грозовые тучи.

Показался Житомир. Якоб запросил у диспетчера посадочный курс, велел вызвать санитарную машину. На ней доехали до госпиталя, где оставили генерала Пикерта и ефрейтора Пифрадера, потом не без труда выхлопотали номер в отеле, бывшем «Днипро».

Юстин включил свой портативный приемник, настроился на волну лондонского радио. Оно передавало более объективные сводки, чем берлинские или московские станции. «Занятие Киева советскими войсками является победой, имеющей огромное не только военное, но и моральное значение, – говорил английский диктор. – Когда гитлеровцы заняли Киев в 1941 году, они хвастливо заявляли, что это повлечет за собой полное поражение советских войск на всем юго-востоке. Теперь времена изменились. На Германию надвигается лавина. Она слышит звон похоронного колокола».

На другой день Юстин пришел в штаб армейской группы «Юг», переброшенный из Киева в Житомир и занявший просторное здание, где при Советах размещался облисполком. Он разыскал отдел абвера. Лицо Людгера неприятно вытянулось, даже слегка побледнело. Не подав руки, он сухо проговорил:

– Я думал, вы останетесь в Киеве до конца.

– Что произошло? – насторожился Юстин.

– Вы не знаете?! Генерал Лангхоф отстранил вас от работы и передал дело в военную прокуратуру.

– А Матенклот?

– Без санкции командующего Лангхоф на такое бы не решился.

– Они захотели умыть руки…

Людгер повернулся к окну, посчитав дальнейший разговор бесполезным. Юстин кинулся к кабинету Лангхофа, сказал адъютанту:

– Мне непременно надо поговорить с генералом.

Тот скрылся за дверью. Юстин по диагонали начал измерять приемную злыми шагами, и чем дольше тянулось время, тем скорее апатия вытесняла бешенство. Вольно или невольно, но он своею уверенностью в намерение русских наступать на Киев с Букринского плацдарма ослабил северный фланг, откуда те нанесли главный удар. Этим самым подвел Лангхофа, а через него и Матенклота. Теперь у них были все основания отдать абверовца на растерзание трибуналу. Он настолько ушел в свои мысли, что не заметил появления адъютанта. Чтобы привлечь внимание, тот осторожно кашлянул. Юстин затравленно посмотрел на него.

– Лангхоф отказался принять вас… Вы живете в отеле «Днипро»? Оставайтесь там и ждите вызова.

– Я не могу даже попроситься на фронт рядовым? – горько усмехнулся Юстин.

– Дело настолько серьезно, что его будет разбирать специальный представитель Берлина.

Два дня униженный и опустошенный Юстин провалялся в постели. Виктор приносил еду из ресторана, но есть не хотелось. Раздобыл полбутылки шнапса. Юстин и пить отказался. От неизбежности предстоящего разбирательства становилось еще нестерпимее.

В это время Матенклот предпринял несколько контратак, но успеха они не принесли. Провал безнадежных попыток вернуть Киев еще более усугубил вину Юстина. Когда утром с силой постучали в дверь и на пороге появились два жандарма, он подумал, что обратно уже не вернется Жандармы провели его в здание прежнего облисполкома на третий этаж в угловой кабинет. За столом сидел страшно знакомый человек в генеральском мундире. «Бог мой, это же Ханс Доррох, когда-то оберфюрер в Виндхуке!» При виде человека из далекой юности учащенно забилось сердце. Отпустив жандармов, Доррох с грустью посмотрел на Юстина:

– Не знал, что доведется встретиться вновь при столь тяжелых обстоятельствах.

– Я думал, вы остались в Африке…

– Нет. Мне едва удалось выехать оттуда накануне войны… Я должен передать вам еще одну печальную весть, – Доррох тяжело поднялся, сжал рукой плечо Юстина. – После нашего вторжения в Польшу в Намибии создалась невыносимая обстановка для немцев. Ваш отец с мачехой и дед с Мишей решились сняться с места и тоже отправиться в Германию… Вы, кажется, плыли на «Магдебурге»?