ярдов рваной простыни, словно мумию с бодуна, мы уже покатывались со смеху. Старшая Сестра отвечала на наше веселье своей неизменной улыбочкой, но каждый смешок, казалось, повышал в ней градус бешенства, так что она в любой момент могла лопнуть, как мочевой пузырь.

Макмёрфи перекинул одну голую ногу через подлокотник дивана, натянул кепку пониже, защищая покрасневшие глаза от света, и периодически облизывал губы языком, сочившимся сиропом от кашля. Вид у него был больной и ужасно усталый, и он все время прижимал ладони к вискам и зевал, но как бы плохо ему ни было, он держал на лице усмешку и раз-другой даже рассмеялся над какими-то находками Старшей Сестры.

Когда же сестра стала звонить в первый корпус насчет увольнения мистера Тёркла, тот не стал терять время, открыл окно с сеткой, и они вдвоем с Сэнди сделали нам ручкой и припустили по росистой траве, сверкавшей на солнце, спотыкаясь и поскальзываясь.

— Он его не закрыл, — сказал Хардинг Макмёрфи. — Давай. За ними!

Макмёрфи застонал и открыл один глаз, красный как помидор.

— Издеваешься? Да у меня бы в окно голова не пролезла, не то что тело.

— Друг мой, ты, кажется, не вполне сознаешь…

— Хардинг, иди ты к черту со своими речами; все, что я вполне сознаю этим утром, это что я еще пьян. И меня мутит. И между прочим, я думаю, ты тоже еще не протрезвел. Вождь, ты-то как?

Я сказал, что не чувствую носа и щек, если это что-то значит. Макмёрфи кивнул и снова закрыл глаза; он сцепил руки на груди и сполз пониже в кресле, уперев подбородок в грудь. Затем причмокнул и расплылся в улыбке, словно во сне.

— Млин, — сказал он, — да все еще пьяны.

Хардит не унимался. Он продолжал внушать Макмёрфи, что лучше всего ему будет побыстрей одеться и смыться, пока наш старый ангел милосердия звонит врачу, докладывая о ночных бесчинствах, но Макмёрфи твердо был уверен, что нет причин для кипиша — как будто он раньше не бодался с ними?

— Они меня уже ничем не удивят, — сказал он.

Хардинг всплеснул руками и удалился, пророча гибель.

Один из черных увидел, что окно с сеткой не закрыто, быстро сходил в сестринскую будку за большой плоской папкой и принялся водить пальцем по списку, бормоча вслух наши имена и вскидывая на нас глаза. Имена пациентов записаны по алфавиту, только в обратном порядке, чтобы сбивать людей с толку, поэтому до «Б» черный дошел только под конец. Он обвел взглядом дневную палату, не отнимая пальца от последнего имени в списке.

— Биббит. Где Билли Биббит? — Черный выкатил на нас глаза, решив, что Билли улизнул у него из-под носа, а теперь ищи его свищи. — Кто видел, как ушел Билли Биббит, вы, дебилы?

Это заставило нас вспомнить, где был Билли; снова пошли шепотки и смешки.

Черный зашел в будку и доложил сестре. Она грохнула трубкой о телефон и вышла в палату, а за ней по пятам — черный; из-под белой шапочки выбилась прядь волос и налипала ей на лицо. Переносица и верхняя губа у нее взмокли от пота. Она потребовала, чтобы мы сказали ей, куда направился беглец. Ответом ей был дружный смех, и она обвела нас взглядом.

— Значит, он не сбежал, так? Хардинг, он еще здесь, в отделении, так ведь? Скажите мне. Сифелт, скажите мне!

При каждом слове она так зыркала на нас, словно колола ядовитыми иглами, но яд почему-то не действовал. Люди смотрели ей в глаза с усмешкой, видя, что она лишилась своей всегдашней невозмутимой улыбки.

— Вашингтон! Уоррен! Идемте со мной проверять помещения.

Они втроем заглядывали в лабораторию, в старую душевую, в кабинет врача, а мы ходили за ними… Скэнлон прикрыл усмешку узловатой рукой и сказал шепотом:

— Эй, вот уж выйдет шуточка над Билли, — и мы все кивнули. — И не только над Билли, если так подумать; не забыли, кто с ним?

Старшая Сестра подошла к двери изолятора в конце коридора. Мы столпились, напирая друг на друга и вытягивая шеи через двоих черных и сестру, которая открыла и распахнула дверь. В комнате без окон было темно. Послышался скрип матраса и возня, затем сестра включила свет, и мы увидели Билли с девушкой, моргавших на матрасе на полу, словно две совы в гнезде. Взрыв смеха с нашей стороны сестра оставила без внимания.

— Уильям Биббит! — сказала она ледяным голосом. — Уильям… Биббит!

— Доброе утро, мисс Рэтчед, — сказа,! Билли, даже не пытаясь встать или застегнуть пижаму; он взял девушку за руку и усмехнулся. — Это Кэнди.

Сестра громко зацокала языком.

— Ох, Билли, Билли, Билли… как мне стыдно за тебя.

Билли еще толком не проснулся и не придавал ее словам значения, а девушка, разомлевшая после сна, перегнулась через край матраса и искала под ним чулки. То и дело она прерывала свою сонную возню и взглядывала с улыбкой на ледяную фигуру сестры, стоявшей со скрещенными руками, затем проверяла, застегнута ли кофточка, и продолжала выуживать чулки из-под матраса. И девушка, и Билли двигались, как толстые кошки на солнце, напившиеся теплого молока; думаю, они тоже были прилично пьяны.

— Ох, Билли, — сказала сестра таким голосом, словно готова была разрыдаться от обиды за него. — С такой женщиной. Дешевой! Падшей? Накрашенной…

— Куртизанкой? — предложил Хардинг. — Как Иезавель? — Сестра попыталась пригвоздить его к месту взглядом, но Хардинг продолжил: — Не Иезавель? Нет? — Он задумчиво почесал голову. — Может, Саломея? У нее скверная репутация. Возможно, вы ищете слово «красотка». Ну, я просто пытаюсь помочь.

Она снова повернулась к Билли. Он был занят тем, что вставал на ноги. Перекатился, встал на четвереньки, задрав зад, как теленок, оттолкнулся руками, поставил на пол одну ногу, другую и распрямился. Он был явно доволен собой и, казалось, не замечал нас, столпившихся у двери, дразня его и подбадривая.

Громкий смех и разговоры обтекали неподвижную сестру. Она стояла, переводя взгляд между Билли, девушкой и нами. Ее лицо из эмали и пластика деформировалось. Она закрыла глаза и расправила плечи, чтобы унять дрожь и сосредоточиться. Стоя спиной к стене, она поняла, как нужно действовать. Она открыла глаза, ставшие маленькими и твердыми.

— Что меня беспокоит, Билли, — сказала она, и я различил перемену