– Смотрите! – крикнул он, указывая пальцем. – Вот здесь!

Мы все еще оставались на лужайке, поэтому Макс лег на живот, заглянул вниз и повел лучом фонаря по черте в дерне, на которую указывал Саймон, по ломаной линии, образующей три стороны большого квадрата.

Саймон вцепился в траву, потянул. Тяжелый прямоугольник дерна, примерно три на три фута, начал отделяться от берега. Верхняя его сторона осталась не прорезанной, образуя подобие дверных петель, но Саймон тянул и тянул, пока не отодрал весь прямоугольник от земли. Мы с Максом, согнувшись, помогли поднять его и сбросить в канаву, к ногам Саймона.

Едва открылся вход в тайник, Сода попыталась запрыгнуть в него, но Саймон ее удержал:

– Нельзя, Сода. Нельзя. Умница, девочка, хорошая девочка. Оставайся здесь.

Он направил в яму луч фонаря.

Мы с Максом, лежа на траве, заглянули в туннель, прорезанный в береге прямо под нами, и увидели две босые, перепачканные в грязи ступни, которые высветил фонарь Саймона.

– Как он там? – крикнул я вниз. – Как он? Саймон ухватился за лодыжки, потянул.

– Не знаю, – ответил он. – Мне одному не справиться.

Мы соскочили в канаву. Макс светил нам фонарем, а мы с Саймоном потихоньку тащили Дэви наружу. Совершенно голый, он лежал в тесноватом для него туннеле, вытянувшись во всю его длину. Отдушины, если бы Дэви позаботился их соорудить, все равно залило бы дождем и забило землей. Больше часа, подумал я, он здесь пролежать не смог бы. Из туннеля несло пугающим смрадом, земля в нем раскисла, обратившись в грязь.

Со стороны дома донеслись топот и крики. Майкл с Энн бежали через лужайку, за ними, чуть приотстав, – Ребекка, Патриция и Мери.

– Вы нашли его? – крикнула Энн. – Где он?

Они заглянули в канаву, на дно которой мы с Саймоном уже уложили тело Дэвида. Сода слизывала грязь с его рук и постанывала, как ржавая калитка.

– Откуда эта повязка? – спросил Майкл. – На ней кровь! Господи, что он пытался с собой сделать?

– На сей счет не волнуйся, – сказал я.

– Он же не дышит, – взвыла Энни. – Майкл, у него глаза закрыты, он не дышит.

Саймон взял Дэвида за одну лежавшую вдоль тела руку, я ухватился за другую. Мы подняли их, закинули за голову Дэви. Мы проделали это несколько раз, поначалу медленно, потом все быстрей и быстрей. Затем Саймон положил обе ладони на грудь Дэвида и стал раз за разом нажимать на нее всем своим весом. Энни заплакала.

В конце концов Саймон, покачав головой, защемил одной рукой нос Дэвида, а другой открыл ему рот. Он наклонился и с силой вдул воздух в легкие брата.

– Послушайте, ну какого же хрена, вы что, быстрее идти не можете? – прорычал я. – Я и так уж опоздал на десять минут.

– Тогда мы бегом, – ответил Роман. – Да, сэр, помчимся как оглашенные.

Они проскочили мимо меня, пронеслись по тротуару, свернули налево и скрылись из виду на Грейт-Мальборо-стрит.

Когда тремя минутами позже я нагнал их, они бегали вокруг фонарного столба на задах «Маркс энд Спенсер», а при моем приближении уставились себе на запястья, на воображаемые часы.

– Я буду вон там, – сказал я. – В том доме. Это займет не больше получаса.

– Тут на Оксфорд-стрит есть один «Макдоналдс», – сказал Дэви.

– Ага. Можно мы пойдем туда и съедим по «биг-маку»?

– А по десяти не хочешь?

– Да ну, пап! До школы всего неделя осталась.

– Ладно-ладно. Расклянчился. Вот… – я протянул каждому по пятерке. – И не блюйте на улице.

– Давай там и встретимся. Это прямо на Оксфорд-стрит.

– Пока…

Я перешел через улицу, нажал на кнопку звонка.

– Тед Уоллис к Лайонелу Грину.

– Третий этаж.

Грин ничего особенно нового сказать мне не мог – сверх того, что уже рассказал Майкл, душеприказчик.

– В общем и целом собственность состоит из дома в Южном Кенсингтоне, четырехсот тысяч фунтов в ценных бумагах и ста тридцати тысяч на счету в Челсийском отделении банка «Куттс».

– Немало.

– Ценные бумаги вы предпочли бы продать?

– Не уверен.

Если я пожертвую все это какому-нибудь обществу по борьбе с лейкемией, то рано или поздно пожалею об этом. Жесты штука хорошая, но в животе от них полнее не становится. К тому же такой поступок выглядел бы самодовольным и слащавым.

– Поскольку вы – единственный наследник, решать вам.

– Да. Это я понимаю.

– А дом, мистер Уоллис? Его продавать будете?

– Жить в нем я определенно не собираюсь, – ответил я. – Видели бы вы, какие там обои.

– Я получил также распоряжение вручить вам это письмо, – добавил Грин, протягивая мне конверт. Почерк меня перепугал, прошло какое-то время, прежде чем я смог разобрать хоть слово. Грин тактично отвернулся, чтобы я не читал письмо у него на глазах.

Дорогой Тед!

Мне так жаль. Не могу понять, что происходит. Мне нужно, чтобы Вы прислали ко мне в больницу Дэви. Я вдруг совсем ослабела. Это лишено смысла. Лишено какого бы то ни было смысла.

Врачи твердят, что это лейкемия, но мы же знаем, это не так, верно? Знаем, что они наверняка заблуждаются.

Спасибо Вам за все Ваши письма, за то, что Вы вкладываете в эту работу всю душу. Я не ошиблась, послав Вас, и не забыла о нашей договоренности. Я составила новое завещание, которое засвидетельствовали медицинские сестры. Потратьте эти деньги на то, чтобы дар Дэви стал известным всему миру.

Как только получите это письмо, приезжайте с Дэви. Он снова все поправит.

С любовью, Джейн.

– Насколько я знаю, – сказал Грин, – она скончалась не более чем через полчаса после того, как написала его. Так грустно. У меня брат умер от лейкемии. Ужасная болезнь.

– Ужасная, – сказал я, вставая.

– Еще два небольших дела перед тем, как вы уйдете, мистер Уоллис. У меня здесь ключи от Онслоу-Террис. Возьмете?

– Думаю, да. Там есть кой-какие бумаги, которые я должен просмотреть.

И я задумался над странным обычаем, согласно которому письма, счета, весь бесполезный бумажный сор, оставшийся от человека, вдруг облагораживается, обретая в самое мгновение его смерти титул «Бумаги». А всякое барахло, вроде ключей от дома, становится, натурально, «Имуществом».

Грин, церемонно склонив голову, протянул мне ключи.

– А второе? – спросил я.

– Второе дело вот в чем, – ответил он и, робко улыбнувшись, взял со стола книгу. – Не могли бы вы оказать мне неоценимую услугу, подписав мой экземпляр ваших «Избранных сочинений»?