Оливер ударил кулаком по столу.

– Ладно! – рявкнул он, лицо его было белым от гнева. – Может, и так. Может быть. Но…

– Клара, – трагическим тоном перебил его Макс. – Как насчет Клары? Ты хочешь сказать, что мальчишка посмел…

Тут следовало быть осторожным.

– Рад сообщить тебе, что Дэви не пытался проделать с Кларой то, что проделал с Джейн, Оливером и Сиренью. Он попробовал скормить ей некое снадобье, имеющее отношение к его духу… – Я решил, что это достаточно близко к истине, чтобы оказаться приемлемым, а уж как они поймут сказанное – буквально или метафорически, – это их забота. – Однако ему помешал Саймон. Что вы себе думали, посылая бедную девочку к Дэви, я и вообразить не могу.

– Мы хотели как лучше, – беспомощно пролепетала Мери. – Это казалось таким правильным.

– Послушайте, я не собираюсь читать вам нотации, – сказал я, – но более затурканного существа, чем Клара, я в жизни своей не встречал. Вы с исчерпывающей ясностью даете всем понять, что стыдитесь ее, вы на людях корите ее за неуклюжесть, отчего таковая, естественным образом, возрастает десятикратно, и, на мой взгляд, вы совершенно ничем не показываете ей, что любите ее или получаете удовольствие от ее общества.

– Да как ты смеешь? – взвился Макс. – Как ты смеешь, черт подери?

– Ой, Макс, угомонись, он прав, и ты это знаешь, – сказала Мери. – Конечно, прав. Клара не отвечает твоим представлениям об идеальной наследнице, и тебя это бесит.

Макс хотел было парировать, но публичная свара с женой явно не отвечала его представлениям о себе, и потому он только пожал плечами и вновь погрузился в молчание.

– За последнюю неделю Саймон сотворил с Кларой чудо, – продолжал я. – Он подрядил ее помогать в конюшне, кормить цыплят, выгуливать щенков, он купался с ней в озере. Он внушил девочке веру в себя и показал, что любит ее без всяких оговорок.

– Нет, ну правда, я же ничего… – забормотал Саймон.

– Сегодняшний случай с Дэви сильно ее потряс, – продолжал я. – Она сказала мне об этом, когда я перед самым обедом заглянул в ее комнату.

– Надо же, какой нам выпал хлопотный вечерок, а? – произнес Оливер. – Совершенный…

– Как, собственно, выглядел этот «случай»? – перебила его Мери.

– Ну, как я уже говорил, Дэви бывает очень настойчивым. Это ее испугало. Да еще и унизило, сколько я понимаю. Вы посылали Клару к врачам, к психиатрам, в особые летние лагеря и религиозные приюты, словно она больна и безумна почище взбесившейся собаки. А теперь еще и велели отправиться с Дэви в лес, чтобы он там лечил ее, точно прокаженную. Саймон случайно наткнулся на них и увел Клару. Он сказал девочке, что в ней абсолютно ничего неправильного нет. Что обожает ее именно такой, какая она есть, и что если она посмеет хоть что-то в себе изменить, он ее никогда не простит. Конечно, она преклоняется перед Саймоном, она впервые в жизни почувствовала себя любимой, просто, по-человечески любимой. И думаю, это действительно чудо.

Мери смотрела на Саймона.

– Послушайте… – сказал он. По лицу его текли крупные слезы. – Вы не… не сердитесь на Дэви. Он же ничего плохого не думал. Просто старался помочь. Он не испорченный или еще что. Просто запутался, вот и все.

Энн погладила его по руке. Теперь Оливера просто трясло.

– Да что с вами со всеми такое? – вскричал он. – Самое-то важное ты все равно не объяснил. Джейн. Да и не можешь объяснить, ведь не можешь?

Я примирительно пожал плечами:

– Бывают же и ремиссии, Оливер.

– Ремиссии бывают! Бывает, и хлеба обращаются в рыб. Бывает, покойники ходят. Бывает, что свинья летает. Херня это твое «бывают ремиссии»!

– О Джейн могу сказать я, – произнес Майкл голосом столь тяжким, что все лица повернулись к нему. – Мне очень жаль, Бекс. Тот телефонный звонок. Джейн умерла. В больнице. Не просыпаясь. Я должен был подождать, пока не услышу, что скажет Тед.

Я уставился в винный стакан. Наверное, где-то в глубине моего сознания шевелилась догадка о чем-то дурном. Особенно когда я думал о чрезмерно радостных словах, которыми заканчивалось ее последнее письмо. «Улыбайтесь! Мы любимы. Мы любимы. Все будет замечательно. Все сияет. Все именно так, как только может и должно быть». Глупенькая девочка.

– Давайте уйдем отсюда, – сказала Энн. – Не думаю, что нам захочется съесть еще что-нибудь.

Молча поднялись мы из-за стола и перешли в гостиную. Майкл утешал плачущую у него на плече Ребекку, я обнимал за плечи Патрицию.

Я чувствовал себя странно виноватым, как будто именно то, что я разрушил чары Дэви, вызвало смерть Джейн и внезапно погрузило весь дом в горе. Мы расселись по софам, стоящим вокруг большой центральной оттоманки, на которую все печально уставились, чтобы не встречаться друг с другом глазами. Дождь, хлеставший за стенами дома, и ветер, бивший в окна, придавали нашей нахохленной компании сходство с группкой глядящих в огонь пещерных людей.

– Сегодня утром у нее был рецидив, – сказал наконец Майкл. – Она думала, что это какая-то ошибка. И все твердила врачам, что чувствует себя хорошо, что ей нужно в Норфолк. А вечером умерла, в десять минут восьмого.

Десять восьмого. Именно в этот миг у меня в голове мелькнуло воспоминание о брошенной в кадку бутылке виски. Ой, сократись, Тед, сказал я себе. Держи себя в руках, старина.

– И ведь все это время, – говорил Майкл, – все это время она считала себя здоровой. Так и не попрощалась ни с кем, потому что думала, будто исцелена.

– А я! – воскликнул неспособный больше сдерживаться Оливер. – Как же я? Я же вылечился, разве не так?

– Ах, Оливер, – ответил я. – Ты и в самом деле выбросил таблетки?

– Я в них не нуждаюсь. Не нужны мне никакие долбаные таблетки. Это ты можешь понять?

– Чего ж ты тогда сегодня вечером кричал у себя в спальне от боли?

– Я не кричал от боли, я… Бедный старый прохвост.

– Я стонал от боли, – выдавил он наконец, пытаясь сохранить остатки достоинства. – Тут есть разница.

– Я пошлю кого-нибудь в Норидж за таблетками, – сказал Майкл.

– Это всего лишь стенокардия, – отозвался Оливер. – Если я волью в себя достаточно водки, чтобы заглушить боль, таблетки подождут до утра.

Энни выскользнула из гостиной, а Оливер поднял на меня покрасневшие глаза.

– Ну зачем, Тед? Зачем тебе нужно было все нам испортить? Ведь это могло быть правдой. Почему ты не позволил этому быть правдой?

– Ах, Оливер, не знаю. Ты же у нас священник, не я. Может, это как-то связано с предоставленной человеку возможностью самому управляться со своими делами?

– А какая прекрасная была мысль. Она нам надежду давала.

– Ты только не воображай, – сказал я, – что невозможность вылечить тебя наложением рук или вспрыскиванием святого семени делает жизнь и мир безнадежными. Если тебе хочется поболтать о воздействии Благодати, давай займемся Саймоном.