– Если тебе кажется, что плохо пахнет, зажми нос. Смотри на меня и увидишь, что совсем не холодно!

Она оглядывается, чтобы убедиться, что поблизости никого нет. Увидеть ее могут разве что сидящие на колесе обозрения, но ей видно, что колесо в настоящий момент пусто и не двигается.

Сняв вязаную кофту и футболку, она садится на мостки. Потом снимает брюки и носки и в одних трусиках вытягивается на мостках во всю длину. От обдувающего спину прохладного ветра по коже бегут мурашки.

– Ты же видишь, что не так уж холодно. Лапочка, иди сюда!

Он робко подходит к ней, она поворачивается на бок и развязывает ему шнурки.

– У нас ведь с собой куртки, так что мерзнуть не придется. Кстати, в воде теплее, чем на суше.

Она наклоняется вперед и поднимает со столба забытую кем-то купальную простыню.

– Смотри, у нас есть даже простыня, чтобы вытереться. Она совершенно сухая, и ты сможешь вытереться первым.

Тут от моста Кунгсэнгсбрун, расположенного возле очистных сооружений, вдруг доносится пронзительный звонок. Мартин пугается и вздрагивает. Она смеется, поскольку знает, что звонок означает лишь, что мост вскоре разведут для прохода судов. За первым звонком следует еще несколько, один за другим, а возле мостков настолько стемнело, что ритмичное мигание красного огня отражается в деревьях над ними. Но самого моста им не видно.

– Не бойся. Просто сейчас разведут мост, чтобы там смогли пройти лодки.

Он стоит с поникшим видом.

Заметив, что он по-прежнему мерзнет, она притягивает его к себе и крепко обнимает. Его волосы щекочут ей нос, и она фыркает.

– Тебе не обязательно купаться, если ты побаиваешься..

Когда призывающий остановиться звонок стихает, слышится механический скрежет, а за ним глухой грохот. Разводной мост открывается, и вскоре мимо них уже скользит маленькая деревянная лодка с зажженными навигационными огнями, а следом – более солидная спортивная яхта с крытой кабиной.

Пока суда проходят мимо, они лежат на мостках, тесно прижавшись друг к другу. Она думает о том, как пусто станет, когда наступит осень и она его лишится. Может, ей наплевать на все и тоже переехать в Сконе? Нет, ничего не выйдет.

– Ты мой малыш.

Он долго лежит молча, свернувшись у нее в объятиях.

– О чем ты думаешь? – спрашивает она.

Он поднимает на нее взгляд, и ей видно, что он улыбается.

– Как здорово, что мы переезжаем в Сконе, – говорит он.

Она вся холодеет.

– Мой двоюродный брат живет в Хельсингборге, и мы сможем почти каждый день вместе играть. У него есть длиннющая автомобильная трасса, и мне дадут одну из его машин. Возможно, “понтиак фаербёрд”.

Она чувствует, как ее тело начинает словно бы распадаться на части, ее как будто парализует. Ему хочется переехать в Сконе?

Она пытается встать, но не может. Думает о его родителях. Эти… Ведь он же не один из них. Правда же нет!

У нее в голове проносится тысяча мыслей. Она думает об их беспрестанных разговорах о переезде, о том, что они отнимут его у нее, и о том, что она просто исчезнет из его жизни.

– А потом, когда опять придет лето, мы поедем в отпуск за границу. Моя новая няня тоже поедет. Мы полетим на самолете.

Она хочет что-то сказать, но не может выдавить из себя ни звука. Все это не его слова, думает она.

Она смотрит на него. Он лежит рядом с ней, устремив в небо мечтательный взгляд.

На лицо ему падает тень, похожая на крыло птицы.

Ей хочется встать, но кажется, будто кто-то железной хваткой удерживает ее за руки и грудную клетку.

“Куда же мне бежать?” – думает она с ужасом. Ей хочется уничтожить все сказанное им, забрать его оттуда.

К себе домой.

Потом что-то происходит.

В глазах темнеет, и она чувствует, что ее сейчас вырвет.

Тут раздается такой звук, будто ей прямо в ухо каркает ворона.

Она с испугом поднимает взгляд и видит совсем рядом его смеющееся лицо.

Но нет, это не он, над ней издевательски смеются глаза его отца, его влажные, мерзкие губы. Теперь ворона уже угнездилась у нее в голове и черные крылья застилают взгляд. Каждый мускул тела напрягается, и, до смерти перепуганная, она начинает защищаться.

Девочка-ворона хватает его за волосы с такой силой, что вырывает большие клочья.

Она бьет его.

По голове, по лицу, по телу. Из его ушей и носа течет кровь, а в его глазах она поначалу видит только страх, а потом и нечто иное.

В самой глубине глаз он не понимает, что происходит.

Девочка-ворона бьет и бьет, и когда он перестает шевелиться, удары постепенно ослабевают.

Плача, она склоняется над ним. Он не издает ни звука, просто лежит и неотрывно смотрит на нее. Его глаза ничего не выражают, но они двигаются и моргают. Дыхание учащенное, из горла доносятся хрипы.

Она ощущает головокружение и тяжесть во всем теле.

Словно в тумане, она встает, сходит с мостков и притаскивает с берега реки большой камень. Когда она идет с камнем обратно, перед глазами у нее все плывет.

От удара камнем по голове раздается такой звук, будто кто-то раздавил ногой яблоко.

– Это не я, – говорит она, опуская его тело в воду. – Теперь давай, плыви…

София Цеттерлунд снимает газетную вырезку, аккуратно складывает ее и сует в карман.

Это не я, думает она.

Это ты.

Она открывает холодильник и констатирует, что он, как всегда, заполнен молоком. Все как обычно, как положено. Ей известно, что Он обычно пьет по два литра в день. Молоко очищает.

Она помнит, как Он вылил ей на голову целый пакет молока, когда она отказывалась ехать на хутор. Молоко стекало с головы по телу и на пол, но она все равно поехала с Ним, а потом впервые встретилась с Мартином.

Течь должны были слезы, думает она, закрывая холодильник.

Вдруг до нее доносится жужжащий звук, но не из холодильника, а из ее кармана. Телефон.

Пусть себе звонит.

Она знает, что скоро они там, внизу, все закончат, и ей надо торопиться, чтобы успеть, но она все-таки тихонько поднимается обратно к себе в комнату. Надо убедиться, что там нет ничего, что бы ей хотелось сохранить, о чем она потом будет жалеть.

Бродяга, думает она, решая спасти маленькую собачку из кроличьего меха.

Собачка не сделала ей ничего плохого, напротив, в течение многих лет она утешала ее, выслушивала ее мысли.

Нет, оставлять ее нельзя.