Фиг вам, ребята! – отталкивая эту невидимую руку, мысленно прокричал Туров. Ни черта вы не перехватите – а перехватите, так не поверите! Тысячу лет под носом – и что?..

В сороковом году, и в пятьдесят четвертом, и в шестьдесят девятом – сотрудники ФБР и полиции натыкались на скаутов, уводивших людей в Транквилиум. Ни в одном из известных Турову случаев – как, надо полагать, и ни в одном из неизвестных ему – никаких действий не последовало, за исключением того, что сотрудников, проявлявших упорство, объявляли сумасшедшими и увольняли со службы. По крайней мере, один из них плюнул на все и сам ушел в Мерриленд, чтобы вести свою личную войну. Звали его Кристофер Дин Вильямс…

Что-то давно о нем не было никаких известий. Не к добру…

И вдруг внезапно, вроде бы без связи с предыдущими мыслями, Туров почувствовал, что именно ему и именно сейчас предстоит дать приказ на развертывание группы в долине, наметить задачи и маршруты движения… на начало похода, черт возьми, на начало всего… и может быть – на начало Третьей мировой… хотя это уже вряд ли. Сдавило виски. Маленький дятел задолбил по правой брови. Тринадцать лет… да нет же, все шестьдесят лет – шли к этому дню.

Шестьдесят лет… дятел застучал сильнее. Сам ты дятел, подумал Мюллер… Господи, да сегодня же шестнадцатое июля! А семнадцатого июля тысяча девятьсот двадцать пятого года был создан Тринадцатый отдел ОГПУ!..

Юбилей, блин.

Надо отметить.

– Что, Пал Львович? – обернулся к Зарубину. Зарубин пристально и, похоже, давно в упор смотрел на него. – Прокопались к свету… Завтра с утра. В пять тридцать.

– Понял, Степан Анатольевич, – сказал Зарубин, держа голову неподвижно.

– А сегодня прошу вас и ваших старших офицеров ко мне на рюмку чая. Оказывается, нашему отделу исполняется шестьдесят лет. Только что сообразил. Надо бы отметить.

Зарубин молча кивнул. Что-то странное чудилось в нем Турову, чудилось, да никак не облекалось в слова. Досье Туров знал назубок, да что досье? Бумага…

Когда дело дошло «до мяса», до определения, кто именно будет занимать и удерживать плацдарм, Туров настаивал на «Альфе» – знал ее и командира, понимал – эти не подведут. Но Чебриков вдруг уперся рогом: якобы «Альфа» необходима и обязательна в Москве, ожидаются теракты, угоны еропланов, поездов метро и асфальтовых катков, взятие заложников и заложниц… вот вам «Буря», предназначенная для усмирения гражданских волнений, ибо гражданских волнений как раз не ожидается. И по численности «Буря» более подходяща: полк полного состава, никаких солдатиков срочной службы, здесь старшин-сверхсрочников за чижов держат: они прапорам да лейтенантам шнурки гладят, пряжки полируют… Он побывал на учениях: ребята много что умели, и он согласился: пусть будет «Буря». Мы поспорим и помужествуем с ней…

– Партия просила нас пить поменьше, – вечером, когда расселись за длинным столом под открытым небом (меньше километра до Якутии, а комаров уже нет, это ли не цель?), сказал Туров, поднимая свой стакан водки («Зубровка», ящик, привет от Виктора Михайловича). – И мы, разумеется, пойдем ей навстречу в этом вопросе – но завтра. А сегодня особый де… Товарищи офицеры! Завтра мы с вами начинаем тот самый последний и решительный… Я не преувеличиваю. Начинается последний этап самой долгой, самой сложной и самой масштабной в истории всех спецслужб мира операции. Шестьдесят лет мы шли к этому, шестьдесят лет, день в день… никто не подгадывал, само так получилось. Я только сегодня сообразил: день в день. Значит, судьба. Сотни тысяч людей работали на операцию, не подозревая о том. Исходом же ее будет ни много ни мало – полная и окончательная победа в холодной войне, получение решающего стратегического перевеса… все из «звездные войны» этой операцией просто списываются в утиль, разом и навек. И я прошу выпить за успех нашей операции… да, за успех – и за тех ребят, что сложили головы, готовя ее, за тех, кто не дожил до сегодняшнего дня. Было их много, и гибли они безвестно, и где лежат сейчас – бог весть. Давайте…

(Таких потерь, как за последний год, Тринадцатый не знал никогда. Уцелела фактически только группа Парвиса, плотно опекаемая руководством трудовиков и потому труднодоступная для невидимых убийц. Резидентуры были просто выкошены – иногда до последнего человека. Происходило это так внезапно и дерзко, что почти никогда не удавалось среагировать и хотя бы попробовать защититься или скрыться. В докладах наверх Туров пытался всячески смягчить этот аспект – и, кажется, успешно, благо верхи были увлечены своими собственными разборками… Туров понимал: предательство. Где, в каком звене?.. Подготовка к прямому вторжению отнимала все силы и всех людей, и не было ни малейшей возможности укреплять агентурную работу. Он забрал из сети всех, кого успел…

Так уж сошлось, что именно в эти часы в подземелье банка «Бампер-бэнк» умирал, медленно и мучительно, Владлен Кусенков – резидент, захваченный два года назад полковником Вильямсом при налете на штаб-квартиру Тринадцатого в Эркейде. Никто не узнал бы того молодого и красивого человека в этом слепом, с обезображенным ожогами лицом, седом старике. У него не было левой ноги до колена и левой кисти; на правой не хватало трех пальцев. По всему телу белели, синели, багровели грубые шрамы. Умирал он от меланомы: при одном из допросов дознаватель смахнул ножом родинку с плеча. На последних мучительных болях из него вытянули еще несколько имен. Морфин давно не помогал: его давно приучили к морфину специально и так и держали: от дозы к дозе, – и вряд ли он просил укол, чтобы избавиться от боли… За два года, проведенных в застенке, он сдал форбидерам более трехсот человек; все названные были захвачены или убиты на месте…)

Они даже не ушли далеко, а Вильямс, стоя над трупами, чувствовал отвращение, и ничего больше. Отвращение ко всему. Ему не хотелось знать, что тут произошло. Кто кого ударил, чем, за что… хотя, наверное, при желании это было просто вычислить: тела лежали в карикатурно-красноречивых позах, а пыль услужливо предъявляла следы. Но не было желания вычислять… Достаточно знать, что пленников теперь не двадцать четыре, а семнадцать. Один умер на ходу, двое не проснулись сегодня утром, а теперь еще и эти… И – фляга с водой перевернута и почти пуста. Впрочем, уже и так ясно: на обратный путь воды не хватит… да и некому, похоже, будет в этот обратный путь идти…

Что-то происходило с ним самим, и давние события казались ближе и важнее, чем события последние. Даже этот жалкий побег: он просто знал, что этот побег был, знал, как знают факты истории, почерпнутые из книг. Зато почти ясно помнилось, как они входили в теневой мир: через заброшенную водяную мельницу на пересохшем ручье. Но и здесь был казус: умом он знал, что оставил проход открытым, а перед глазами стояла почему-то сцена не бывшего в действительности сожжения… кокаин был не очень хороший, желтоватый, поэтому и огонь получался от него не белый, а кровавый, с дымом. Но горело хорошо, с ревом, с искрами, как горят в костре очень сухие смолистые дрова. Кокаина с собой взяли много, две больших фляги, но было почему-то боязно, что – не хватит… А еще более ярким, выпуклым, четким, ясным – был Новопитер, великокняжеский дворец, каскады фонтанов в обрамлении плакучих ив… генерал Аникеев, начальник дворцовой охраны, сказал: вам нужно встретиться с Ее величеством, такие вопросы решает лишь она сама… встреча была неофициальная, а потому как бы случайная, в библиотеке дворца, она вошла, он встал – и понял, что способен без памяти влюбиться в эту женщину, пожилую, его лет, но все еще стройную, статную и красивую, ах, как она шла… имя им легион, влюбленным в нее, а она все еще носит черную ленту в волосах или черный бант: муж ее погиб пятнадцать лет назад, погиб достойно, по-мужски, вынося детей из огня: загорелся приют, который он приехал посетить, – и вот она носит черную ленту… Как же вы так проморгали, вздохнула она, выслушав его, конечно же, мы поможем… по роду службы Вильямс знал все о ее романах, помнил наперечет ее любовников и фаворитов, но теперь вдруг понял, что все это ложь, ложь если не в фактах, то в чем-то высшем… он не мог сказать словами. Как она держала голову!..